Борис Штерн - Ледяная скорлупа

Итак, волонтеры не ожидали такого подарка. Но он лишь давал шанс и вовсе не гарантировал успех, это волонтеры осознали чуть позже. Первая же рекогносцировка чуть не повергла всех в шок. Катер-разведчик прозвонил участок неба, где был метановый купол, и не нашел ничего, кроме ровного ледяного потолка. Это был приговор — без большого резервуара метана скважина была обречена.

Вызвали виртуоза по части локации.

— Что вы на эти кривульки смотрите? Эхо слушать надо. Давайте импульс посильней и покороче.

Пока звук шел туда-сюда, виртуоз успел объяснить преимущества органолептического восприятия: ваш мозг обрабатывает звуковой сигнал лучше любого компьютера…

— О! Слышите, там двоит… Первая поверхность — громкая, вторая — тихая.

— Да, что-то есть. А что это значит?

— Значит, что это лишь тонкий слой льда, отдельный от неба.

Дальше, видимо, идет ваш любимый метан.

— Какой толщины слой?

— Дюжина размахов. С вашей техникой — на пару смен работы.

Либо метан поднялся, либо линия льда опустилась из-за похолодания — вот и образовалась корка.

Пробить дыру в слое льда, разделившем метан и воду, не составило проблем. Чуть сложнее было очистить ее от ледяного крошева.

Зато крепкий лёд позволил расположить на нем верхнюю базу и барогостиницу. Прямо там, на льду, соорудили кислородную электростанцию, хранилище топлива, оттуда к скважине потянулись силовые кабели. Вахта волонтеров жила в гостинице, откуда они по очереди поднимались в «забой» в тесных барокапсулах, в тех самых, что и их предшественники пять поколений назад.

Переговоры волонтеров было легко подслушать. Сотовой связи у них пока не было, и разговоры передавались через метан прямым звуком: микрофон — усилитель — тарелка — жидкость — тарелка — усилитель — динамики. Если бы кто-то расположил в скважине жучок, он бы записал много интересного, например:

— Привет, сменил твоего напарника, готов принимать лёд. Ну, как там у тебя наверху?

— Красиво. Огромные ветки ледяных кристаллов. Похоже на игольчатый коралл. Перегородили всю скважину, но пока легко отламываются. Принимай.

— Принял. Их как-то разбить надо — цепляются за сетку.

— Попробую колоть помельче. Вот так, двумя манипуляторами.

Кручу и колочу.

— Да, так лучше. Ты там не мерзнешь?

— Пока нормально. В прошлую смену замерз, сейчас еще тепловую ячейку добавили. Настоящий холод повыше начнется. Готов принять очередную порцию?

— Подожди, у меня уже полная сетка. Сейчас отправлю вниз и расправлю новую.

— Эх, работаем, как древние рудокопы! Первопроходчики куда цивилизованней расправлялись со льдом.

— Так у них было 150 миллиардов. И совсем не тех миллиардов, что сейчас. А у нас?!

— Ну, все-таки кое-что собрали. С Мира по камушку… И барокапсулы есть, спасибо предшественникам. У древних рудокопов их и в помине не было. Глядишь, пробьемся. И, значит, увидим!

— Увидим. Ты, кстати, знаешь историю про первого очевидца?

Точнее, про первого официального очевидца?

— А как же! Дурдам Збинь. Известный товарищ.

— А ты знаешь, что на самом деле воскликнул этот писатель, увидев внешнее пространство? Ведь из фильма это вырезали…

— Еще бы! Это, пожалуй, ярчайшая из исторических сентенций и уж точно — самая искренняя. По-моему, перевешивает всё, сказанное им ранее.

— А ты знаешь, Дурдам Збинь все-таки написал одну хорошую книжку под конец жизни.

— «Эпитафия»?

— Она самая. На меня подействовало. Поэтому я здесь. Не хочу задыхаться в скорлупе.

— Да, я, пожалуй, тоже не хочу. Помнишь финал книги?

— А как же.

— Так вот, что мы сделаем: напишем на льду: «Мы живы и вновь просверлили скорлупу», — напишем для себя, а не для фантастических инопланетян.

— Подожди, приготовься принять большой ком рыхлого льда. Откалываю.

— Принял.

— А вдруг эти самые инопланетяне все-таки существуют? На том же Анзилире? Вдруг выработали какой-то механизм против окислительного токсикоза и живут себе припеваючи? Вдруг встретимся?

— Не верю. Не так сложно пересечься в пространстве. Куда сложней во времени. Нашим мирам — миллиарды сроков. Мы существуем десятки тысяч, вышли на поверхность полторы сотни сроков назад. А что будет через миллион сроков? Не верится, что наш род будет существовать. У нас столько доступных способов совершить самоубийство! За такое время обязательно хоть один из них сработает. А миллион — мелочь по сравнению с миллиардами. Скорее всего, сейчас этих анзилириан либо еще нет, либо уже нет. Ладно, подожди, у меня тут серьезный лёд пошел. Пилить надо.