– Это что, запредельный секс? Я всегда думала, порнография – халтурное искусство.
– Как сказать… все эти стеснения, рамки – они привели к возникновению схематичного жанра, где можно что-то подсмотреть.
– Чего они стеснялись?
– Письки! – заключил я. – Все дело в письках. Они – камень преткновения. Брать за руку, обнимать от радости, – передразнил я, – вращать горящими глазами. Все можно оправдать, пока в ход не пошли письки. Появилась писька – браку конец. Супруги не могли интересоваться письками окружающих.
– А, вот в чем дело! – сказала она. – А если мужчина мне симпатичен и приятно его общество?
– Считалось, замужем только супруг симпатичен и приятен своим обществом. Это тоже называлось нравственным.
– Господи! – воскликнула она, снова откидываясь на спинку кресла, – какое счастье, что мы живем в безнравственном мире!
– Я тоже считаю, нам повезло, – ответил я. – Ты говорила о ругани, так вот, показательно, что вся ругань того времени вертелась вокруг писек.
– Не удивительно, – сказала она.
– Там, на самом деле, тонкая связь, – добавил я. – Ругань отражает инструмент насилия. Помнишь, школьное? – «Покажите механизмы, как реклитить слядьем принзы»?
– Да, да, – усмехнулась она.
– Письки не причем. Современная ругань не носит сексуального характера, потому что горизонт насилия отодвинулся дальше. А раньше иллюстрировала собой исключительно секс. Теперь в обществе признана проблема бесконтактного насилия: его инструменты – не письки, а то, что сказано и услышано. Вместо писек у нас язык и уши. Кто не прочь поддаться рекличке – бывнють.
– Хочешь заиметь бывнють, покажи ей легкий путь… – согласилась она.
– Примитивную женщину вытеснил примитивный потребитель, – продолжал я.
– А порнографию вытеснила рекличка?
– Она была и раньше. Иначе как накопить собственность?
– Ах, да, – вздохнула она. – Собственность…
– Основной ценностью обладали объекты, а не географические сервисы. – Я сцепил руки за головой. Люблю порассуждать на знакомые темы. – Через оборот денег так называемый собственник обеспечивал себе сервис сам. Но самое непостижимое, что люди, имеющие много денег, способные позволить себе любой сервис в любом месте, продолжали заниматься накоплением. Получается, собственность имела некий социальный вес. Чем больше собственности, тем выше место в обществе.
– А в чем выражался этот «вес»?
– Какой-то негласный кодекс. Сложно сказать. Мне кажется, это примитивная форма поиска признания. Люди группируются по признаку собственности и тем самым выделяют себя в желаемый сегмент. А в каждом сегменте действует принцип взаимопризнания. Не очень хорошо представляю, как это работало. Люди копили собственность, оправдываясь тем, что передадут ее по наследству. Дети наследовали собственность. Можешь поверить? Такой сладкий «подарочек» на всю жизнь. На самом деле, я считаю, им было плевать на детей. Они просто не могли остановиться. Такой, вот, вирус того времени, – закончил я.
– Да, действительно интересно, – сказала она. – Наверно, это было очень оседлое общество?
– Без сомнения, – согласился я. – С очень коротким горизонтом.
– Как же у них все не развалилось?
– Черт их знает. Как-то выжили. Кстати, то время, было наполнено ожиданиями конца света – массовое искусство любило обыгрывать варианты. Например, деформация климата из-за человеческой деятельности. Все равно, как сейчас – деформация орбиты из-за переизбытка паззлов. Социальные страхи. Это к разговору о безнравственности общества. А раньше еще существовал культ могил! Люди так боялись смерти, что приходили на них повиниться перед мертвыми, что еще живы. Вымолить прощения за то, что родились позже.
– Не понимаю.
– Кладбище – территория, где закапывали в землю трупы родственников, а потом приходили туда вспоминать их.
– Почему именно там?
– Бессмысленный культ. Вина, смешавшаяся со страхом не получить при жизни положенной любви. Как будто родственники чем-то лучше других.
– Где можно разместить такое количество умерших?
– Не знаю. Наверно, на каких-то специальных территориях. Потом они зарастали, появлялись новые. Мертвые вытесняли друг друга в беспамятство, как живые – в безнадежность: места всем хватит. Новые памятники вместо старых. Ничего не значащие цифры дат. Как будто в них и есть смысл прожитого. Памятники собственному убожеству. Я думаю, они служили неким социальным оправданием.
Читать дальше