Роберт Силверберг - Всемогущий атом (сборник)

Ханн стоял отдельно от других, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что делать.

Барретт подошел к нему и неловко улыбнулся.

— Я полагаю, тебе не очень-то хотелось, чтобы тебя сегодня донимали вопросами?

У Ханна был несчастный вид.

— Мне очень жаль, что я настолько несведущ по многим вопросам. Понимаете ли, я некоторое время не имел возможности следить за событиями.

— Разумеется, понимаю. — Барретт тоже не имел такой возможности весьма долгое время, прежде чем его решили сослать в лагерь «Хауксбилль». Шестнадцать месяцев в камере под усиленным надзором, и только один посетитель за эти месяцы. Джек Бернстейн частенько захаживал к нему в гости. Добрый старина Джек. Даже сейчас, когда прошло более чем двадцать лет, Барретт не позабыл ни единого слова, ни одной интонации из этих разговоров. Добрый старина Джек или Джекоб, как нравилось ему тогда, чтобы его так называли.

— Вы, насколько я понимаю, активно участвовали в политической жизни?

— спросил Барретт.

— О, да, — ответил Ханн. — Разумеется. — Он провел языком по пересохшим губам. — А что сейчас должно произойти?

— Ничего особенного. Здесь у нас нет организационной деятельности. По сути каждый здесь сам по себе — подлинная анархическая коммуна.

— Теория подтверждается?

— Не очень, — признался Барретт. — Но мы делаем вид, что подтверждается, и тем не менее обращаемся при необходимости за поддержкой друг к другу. Док Квесада и я собираемся навестить больных. Хотите присоединиться к нам?

— А что под этим подразумевается?

— Навестить больных в наиболее тяжелой форме. Главным образом успокоить и утешить безнадежных. Возможно, это очень страшное зрелище, но так вы быстрее всего получите общее представление о лагере. Однако если вы предпочитаете…

— Я пойду с вами.

— Прекрасно. — Барретт дал знак доктору Квесаде, который пересек комнату и присоединился к ним. Все трое вышли. Вечер был тихий, влажный. Где-то далеко над Атлантикой еще громыхал гром, и темный океан тяжело ударялся о скалистую гряду, которая отделяла его от Внутреннего Моря.

Обход больных был вечерним ритуалом для Барретта, хотя и очень тяжелым с тех пор, когда он покалечил ногу. За многие годы он не пропустил ни одного обхода. Прежде чем лечь спать, он обходил весь лагерь, навещая свихнувшихся и впавших в оцепенение, укрывая их, желая им доброй ночи и исцеления к следующему утру. Кто-то должен был им показать, что они не оставлены без внимания.

Когда они отошли от здания, Ханн посмотрел на Луну. В этот вечер было почти что полнолуние, Луна сияла, как начищенная монета, ее поверхность была бледно-оранжевой и почти ровной.

— У Луны здесь совсем другой вид, — сказал Ханн. — Кратеры… а где же кратеры?

— Большинство их еще не образовалось, — пояснил Барретт. — Миллиард лет — срок очень большой даже для Луны. На ней еще только началась геологическая деятельность. Мы полагаем, что у нее есть атмосфера, вот почему она кажется нам такой розоватой. А если есть атмосфера, то в ней сгорает большинство метеоритов, бомбардирующих ее, и поэтому на поверхности еще не так много кратеров. Разумеется, там, наверху, не удосужились переслать хоть какую-нибудь аппаратуру для астрономических наблюдений. Мы можем только догадываться.

Ханн хотел было что-то сказать, но передумал.

— Не стесняйся, — сказал Квесада. — Что ты хотел сказать?

Ханн рассмеялся.

— Что проще было слетать туда и поглядеть. Мне показалось очень странным, что вы провели все эти годы, обсуждая гипотезу, есть ли у Луны атмосфера, и ни разу туда не отправились, чтобы проверить, но я забыл.

— Нам бы не помешало, если бы сюда переправили челнок, — согласился Барретт. — Но это не пришло им в голову, поэтому нам остается смотреть и гадать. Луна — популярное место в двадцать девятом году, не так ли?

— Крупнейший курорт Солнечной Системы.

— Когда я попал сюда, его только начали проектировать, — заметил Барретт. — Только для персонала правительственных учреждений. Дом отдыха для бюрократов в самом центре военного комплекса, расположенного там.

— Его открыли для избранной элиты, не принадлежащей к правительственным кругам, до суда надо мной, — добавил Квесада. — То есть в семнадцатом-восемнадцатом году.

— Теперь это коммерческий курорт, — сказал Ханн. — Я там провел свой медовый месяц. Леа и я… — Он снова запнулся.

Барретт поспешно произнес:

— Эта хижина Брюса Вальдосто. Валь — революционер до мозга костей, он рос рядом со мной. Долго был в подполье. Его заслали сюда аж в двадцать втором. — Открыв дверь, Барретт продолжал: — Он сорвался несколько недель назад и сейчас очень плох. Когда мы войдем внутрь, Ханн, стой за нами, чтобы он тебя не видел. Он может повести себя агрессивно по отношению к незнакомцу. Он совершенно непредсказуем.