Генри Каттнер: Судная ночь

Что-то зашевелилось на коленях у Джулии. Она машинально опустила голову и Посмотрела вниз. Ллар смерил ее бездонным взглядом, в котором запечатлелись мудрость и достоинство его расы. Его огромные серьезные глаза очень напоминали глаза посланца. Затем он спрыгнул на землю быстрым, текучим движением и побежал по сырой траве к лесу.

Сама не зная, почему, Джулия подняла голову. Она не удивилась, снова увидев вершины темных стен храма Древних, нависающих над кронами деревьев. Когда она огляделась по сторонам, посланец и ллар бесследно исчезли.

– Думаю, теперь нам нужно спуститься вниз, – сказала Джулия и протянула руку. Эгид повернул к ней просветленное лицо с ярко сияющими голубыми глазами. Его губы едва заметно шевельнулись в намеке на улыбку, теплые мозолистые пальцы сжали ее ладонь.

– Думаю, да, – ответил он.

Джулия испытывала ни с чем не сравнимое ощущение, как будто за последние десять минут в течении ее жизни образовалась зияющая пустота. Она хорошо помнила, что происходило в это время, пока божество обращалось к ним, лишившимся дара речи и даже мыслей. Еще она знала, что никогда этого не забудет – и никогда не станет говорить об этом с Эгидой. Но случившееся все равно казалось нереальным. Человеческий разум устроен таким образом, что не может примириться с окончательным поражением, даже если вердикт прозвучал из уст божества. Во всяком случае, Джулия не могла этого сделать. Казалось, все произошло в другом измерении бытия, во вневременном промежутке, который следовало стереть из памяти, чтобы сохранить рассудок.

И, однако, подумала она, если это правда – если она сама привела в движение жернова судьбы, перемоловшие все ее надежды, – у нее все-таки остается одно утешение. Благодаря ей жизнь Эгида была отдана на волю случая, но если бы он не подвергался смертельной опасности, то, возможно, она так и не научилась бы ценить его жизнь. Глядя на легкую улыбку, кривившую уголки его губ, Джулия понимала, что он разделяет ее мысли. По крайней мере, теперь они могли прожить каждую оставшуюся минуту так же ярко и полно, как целую человеческую жизнь.

По-прежнему держась за руки, они медленно спускались по склону холма. Они почти не различали сцену сражения в долине, но зычный голос Джейра, властный и торжествующий, доносился до них. То был голос последнего и, быть может, самого грозного и почитаемого божества, созданного людьми.

Маленькая фигурка стояла перед высоким темным алтарем в храме Древних, нервно сплетая и расплетая тонкие пальчики, похожие на отростки морского анемона – гибкие, подвижные, еще не познавшие пределов своего мастерства.

Душою он был не здесь. Он видел теплые пещеры своего народа с ровным песчаным полом, дома с разноцветными окнами, мягко сияющими в подземных сумерках. Он был не один, хотя и сидел здесь, ожидая ответа на невысказанный вопрос. Ллары никогда не испытывают одиночества. Их тихая гордость и невозмутимое достоинство покоятся на осознании единства со своим городом и сородичами. Мудрость и печаль, что светятся в их огромных круглых глазах, принадлежат всей расе, а не отдельной личности. Лишь эта раса, одна из всех разумных существ, обретает божество в себе, в теплом замкнутом круге своей сплоченности. Лишь эта раса не впадет в зависимость от богов, после того как обретет точку опоры, необходимую для исследования своих безграничных возможностей.

Безмятежный в своей уверенности, в согревающем душу осознании единства со своей расой, ллар стоит перед алтарем и слушает предсказание оракула, которому он все равно не поверит.