Ориак Альбан: Невыразимый эфир

Внезапно он нырнул в ближайшие заросли, откуда выкатил странный механизм, весь ржавый и кое-как склепанный — что-то вроде старого велосипеда с двумя сиденьями. Его руль хранил следы цветной обмотки, а багажник нещадно дребезжал, стоило потертым рессорам прийти в движение.

— Что это? Велосипед?

— Почти. Это и есть заявленный сюрприз. Это тандем — превосходный способ ускориться, чтоб ты знала! Так как, у тебя крепкие ноги?

— Я бегала быстрее всех моих одноклассников.

— В самом деле?

— Уверяю тебя!

— Посмотрим.

— Значит, на этой штуке мы поедим в зону. Как она действует?

— Сейчас покажу. Садись назад, — скомандовал он. — Я буду рулить. Как на обычном велосипеде, ты жмешь на педали, но постарайся попадать со мной в такт. Через полчаса солнце поднимется выше и уже не будет слепить. Тогда эти, в своих скворечниках, смогут нас засечь. Нам надо побыстрее убраться отсюда.

— Похоже, вы все предусмотрели.

— Запомни первый урок: зона не прощает беспечности.

До сих пор имея возможность видеть это устройство только издалека и снизу, милиционер не раз спрашивал себя, как же оно работает. Слегка высунувшись наружу, он теперь внимательно разглядывал рельсы и ту часть двигателя, что попадала в поле его зрения. Наконец он понял. Локомотив был снабжен зубчатыми колесами, которые цеплялись за крюки, встроенные в железнодорожное полотно, и позволяли вагонам сохранять устойчивость даже на крутом подъеме. Шум при этом стоял как от трещотки. Поезд-фуникулер медленно карабкался по путям, что вели в административный центр города. Вот какого ориентира следует держаться, вот достойная цель жизни для того, кто хочет оторваться от заурядной горизонтали, подумал милиционер. Удобно расположившись в кресле, темно-красная обивка которого гармонировала с фиолетовыми шторами, он ожидал окончания путешествия. В вагоне он был единственным пассажиром. Время от времени впереди мелькал забрызганный грязью рукав машиниста, отдающего честь постовым на пунктах контроля, установленных на пути их следования. Никогда еще ему не доводилось подниматься так высоко. И в этот первый раз он испытывал странное чувство — головокружение.

День сегодня начался очень рано — слишком рано. На рассвете за ним прислали в казарму, чтобы он вместе со своей группой поверил один дом: имелось подозрение, что там находится тайное убежище паромщика. Очередная формальность, проворчал милиционер зевая. Проверка не выявила ничего интересного. Команда кинологов зафиксировала запаховый след, а больше зацепиться было не за что. Они перевернули комнату вверх дном, но скорее для проформы, чем по необходимости. Не понятно почему, но власти, казалось, были особенно заинтересованы в этом расследовании. С первым отчетом о нем милиционеру предписывалось явиться в самый высокий кабинет по его ведомству — в приемную канцлера. Такого раньше не бывало. Честно говоря, на данный момент докладывать было особо нечего. Этой ночью под дверью милицейского поста кто-то оставил письмо с доносом. Сначала думали, что это просто кляуза — дрязги между соседями и тому подобное, и, конечно, никто не кинулся тут же проверять факты. И только по прибытии на место стало ясно, что сказанное в письме соответствует действительности. Само отсутствие подозреваемого свидетельствовало о его вине. Дело обещало завершиться быстро. Вот все, что милиционер может сообщить, и ничего более, разве что где-то преувеличит, приукрасит какие-то детали — просто чтобы добавить остроты заурядному эпизоду.

Если бы не удача, благосклонная к новичкам, милиционер заблудился бы в этом офисном лабиринте. Всеми городскими органами заправляла тесно сплоченная верхушка (клика, как ее ни назови), и именно ее решения определяли жизнь простых людей. Милиционер миновал бюро регистрации рождений, заглянул по ошибке в контору, занимающуюся общими сельскохозяйственными вопросами, чтобы потом оказаться в комитете по культуре. Наконец он добрался до личной приемной канцлера. Там его обыскали двое охранников («Стандартные требования безопасности», — объяснили они), после чего секретарша сопроводила его в кабинет канцлера, и спросила, не желает ли он чая или кофе. И от того, и от другого милиционер отказался. Он стоял по стойке «смирно» перед столом канцлера, но тот, повернувшись спиной, разглядывал сквозь очки с толстыми линзами какие-то блестящие предметы, разложенные за стеклом-витриной. Милиционер узнал два старинных пистолета, папаху, длинную саблю, золоченые пуговицы размером с палец и другие диковинные раритеты. Жалюзи были наполовину опущены и не позволяли утреннему солнцу проникать в комнату (какая роскошь! и какое расточительство! — подумал милиционер). На стенах, в рамах из ценных пород дерева, висели старинные карты — с океанами, полными чудовищ с гибким телом и раскрытой пастью. Мраморный с голубыми прожилками пол застилали звериные шкуры. Канцлер был болезненно толстым человеком, но лицо при этом имел худощавое, с застывшем на нем сердитым выражением. Он был одет в некое подобие халата из светлого хлопка с красными эмблемами города по бокам. Милиционера он, казалось, не замечал. Тот, по-прежнему стоя навытяжку, украдкой бросил взгляд на бумаги, лежащие на столе. Среди них милиционер узнал собственный послужной список. Он кашлянул. Наконец канцлер повернулся и снисходительным жестом предложил гостю сесть. Сам он, все еще стоя, стал медленно перелистывать страницы досье, одобрительно кивая головой, как метроном, в такт своему беглому чтению. Затем он тяжело опустился в кресло из черной кожи. Вид у него был мрачный и очень усталый.