- Да я разве не понимаю? Только уж больно тут ворье пошаливает.
Потным от натуги спинам стало легче, и корзины закачались в сторону окраины. В глухом, потонувшем в грязи переулке Федя увидел у ворот женщину в платочке и сказал ей:
- Здорово, от Фомы поклон привезли.
- Спасибо, Потап, заходите во двор.
Женщина велела поставить корзины на дрова и почти вытолкала всех за ворота:
- Уходите, да по одному и врозь, врозь...
Федя вышел последним, шепнул товарищам:
- Шагайте, я останусь, - и прижался к забору.
Чавканье грязи под ногами товарищей отдалялось, черные кепки мелькали на мутном зареве далеких огней и по одной скрывались за углами. Федя прошел вдоль домов по одной стороне переулка, затем по другой и опять припал плечом к забору: "Хорошо". Во дворе раздались шаги -и голоса, захрустели корзины, за домом затрещал забор. "Дальше переправляют", улыбнулся Федя. За ворота выбежала женщина и настороженно приблизилась к нему:
- Что, нализался, к забору льнешь?
- Это я, я; остался проверить, не привели ли шпиков, - шепнул Федя, протягивая руку.
Женщина недоверчиво приблизила к нему глаза и хмуро шепнула:
- Здесь живут не маленькие.
- Вижу, - усмехнулся Федя, но женщина оборвала его:
- Напрасно видите. Убирайтесь отсюда, да стороною, стороною...
Федя потупился, передвинул ушедшие в грязь ноги и побрел на фонарь газового завода: "Молодец тетка!"
Окраина утопала в жидком месиве, не шевелилась и уходила в сон. Сквозь окна прорывались мужские голоса, детский плач и выкрики женщин.
Федя месил в мутных полосах света грязь и усмехался Фоме: "Что, чортушка? А ты решеткой пугал. Погоди,наша машина еще застучит".
Из-за угла выплыла мощеная улица. Здесь, в свете фонаря, Федя осмыслил, что беда была над головою, рядом, а теперь ее нет, теперь... Федя вскинул голову и остановился: теперь нет "границы", теперь Саша будет помогать ему...
Ощущение ломоты в намятых корзиною плечах схлынуло, и он выпрямился. Завтра надо поговорить с Фомою и итти на дачи искать новую квартиру. Там типографию можно спрятать так, что никто не найдет. Удача все делала простым, ясным, а мысль, что в доме Саши роются жандармы, что типография ушла из-под их носа, вызывала смех.
Федя крякнул: "Пускай поищут-посвищут!" - и стал думать об отце. Согласится ли он покинуть дом, осокорь и перейти жить в бывшую типографию? Дальше от завода.
Надо посоветоваться: может быть, удобнее старухе и Саше перейти на слободку? Места всем хватит.
Пересекая главную улицу, Федя свернул в фруктовую лавку, купил винных ягод, халвы, яблок и лимон, всю дорогу размахивал кульком и подмигивал темноте: "Спит, небось, а я с миной к нему".
Слободка затихала, только в трактирах и пивных было еще людно. Федя осторожно вошел во двор, вытер у сарая сапоги, на носках поднялся по ступенькам, железкой открыл дверь и зажег лампу. Отец держал руку на зажившей ноге и похрапывал. Федя бесшумно поставил самовар, накрыл стол, выложил на тарелки сласти и подошел к отцу:
- Вставай инжир и халву есть.
Старик глянул на него, протер глаза и вскочил:
- Ой, чего ты забаловал?
Федя заварил чай, налил стаканы и выкрикнул:
- Женюсь!
Старик спустил с кровати ноги:
- Ну-у? Федюк, да комар тебя забодай! Вот это дело о-о, дело-о! А мать-то дуреха не дождалась...
Глаза отца стали влажными. Он сделал вид, будто ожегся чаем, долго дул на блюдце и тихо спросил:
- Что ж, на той, что к заводу прибегала? Белобрысенькая такая...
Федя спрятал улыбку и уныло сказал:
- Нет, та не по нас, с другой познакомился. Не очень чтобы красива, а что сделаешь? Раз на раз не приходится.
Старик насторожился:
- Не очень красива, говоришь?
- Да так себе...
Старик помолчал, хмыкнул и начал мудрить:
- А на что тебе очень красивая? Конечно, покрасивше лучше, а только в красоте подчас один пшик, глупость и фанабер: "Я - красивая!" Возьми, к примеру, покойницу мать. Так себе была, только и того, что все на месте, да улыбалась хорошо, а найди-ка такую. Ага-а... Ни тебе грызни, ни защемки какой, ни грязи, ни лени. А красота что? Видал я, брат, что с красотою бывает. Далеко и ходить не надо. Задорин из механического на красавице женился, а что вышло? Ручки, чертовка, боится пачкать, штукатурится каждый день и боты требует...
Федя вслушивался в покойные, теплые слова отца, рисовал себе, как он улыбнется Саше, покачает головою и станет журить его-обманул, мол, - как они втроем будут хохотать. Улыбнулся, а сердце раскачивала тревога, и оно ныло, сжималось. Второго стакана чаю он не допил и поднялся:
Читать дальше