Н Мельгунов: Кто же он

Что за комиссия, создатель, Быть

взрослой дочери отцом!

и Марья Васильевна, остававшаяся в партере с гостями, значительно улыбнулась своему мужу. Началось и второе действие. Фамусов, или, правильнее, Линдин, довольно твердо выдержал огненные сар-казмы Чацкого; Скалозуб проговорил басом, и Софья вышла на сцену, дабы упасть в обморок. Она произносила уже стих

Ax, Боже мой! Упал, убился!

как вдруг Вашиадан с словами

Кто, кто это?

снял фиолетовые свои очки и устремил глаза на обернувшуюся к нему девушку. Я слышал крик и шум от падения на пол... Громкие и продолжительные рукоплескания последовали за ее мастерским обмороком, некоторые кричали даже "форо!", но я был за кулисами и видел причину ее беспамятства. Забыв все, выбегаю на сцену и прошу о помощи. Легко себе представить, какая суматоха поднялась в зале, когда узнали, что обморок Глафиры был вовсе не искусственный. Мать бегала в испуге из комнаты в комнату, спрашивая спиртов, соли; отец не мог опомниться и все еще приписывал этот обморок чрезвычайному искусству дочери; из зрителей иные суетились вместе с Линдиной и еще более ей мешали, а большая часть разъехалась. Невольно обратил я глаза на стенные часы, висевшие в зале. Протяжно пробило на них десять. "Об эту пору, в исходе десятого, скончался возлюбленный Глафиры", - подумал я и стал искать взорами Вашиадана. Но он исчез, и никто не знал, когда и как оставил дом Линдина.

VII

Внезапный отъезд Вашиадана возбудил во мне сильные подозрения. Правда, обморок Глафиры мог произойти от ее болезненного состояния или от той же обманчивой мечты, которая заставляла и меня несколько раз находить в подвижной физиономии и в голосе сего странного человека сходство с чертами и с голосом покойного друга. Но, с другой стороны, не мог ли поступок быть следствием какогонибудь обдуманного, злоумышленного плана? И нет ли в его власти скрытных таинственных средств, с помощию коих он приводит этот план в исполнение? Поведение, характер, таланты Вашиадана были столь загадочны, что из них можно было выводить какие угодно заключения. Он сам не говорил о себе ни слова и старался отклонять нескромные вопросы любопытных. Судя же по рассказам Линдина и в особенности чиновников банка, где он заложил множество бриллиантов и других драгоценных вещей на огромную сумму, то был грек, ремеслом ювелир, или - как иные уверяли - еврей, алхимик, духовидец и чуть-чуть не Вечный жид. Но сия самая не известность о его происхождении и занятиях наводила на него еще сильнейшие подозрения. Мне казалось более чем вероятным, что он - наглый и хитрый обманщик, у которого на уме что-то недоброе, хотя и трудно проникнуть в его цели. В этой уверенности я отправился на следующее утро к Линдиным осведомиться о здоровье Глафиры. Меня встретила мать. Я спросил ее о дочери: по словам ее, она провела ночь покойно и еще не просыпалась. - Знаете ли, - примолвила таинственно Марья Васильевна, - знаете ли, отчего, я думаю, больна моя Глафира? - Отчего? - Ее сглазили! Я не мог не улыбнуться при таком объяснении ее болезни. - Вы смеетесь? - продолжала Линдина с укоризной, - но я совершенно тому верю. - И я не вовсе отвергаю возможности магнетического действия глаз на людей и животных, - отвечал я. - Между прочим, мне сказывали об одном человеке простого звания, который носил зонтик на глазах единственно из боязни причинить вред своим взором. Но его опасения могли быть ложны; что же касается до Глафиры... - Ваш пример еще более подтверждает мою догадку. Мне кажется, чтс Вашиадан носит фиолетовые очки из той же предосторожности. Когда он снял их, Глафира тотчас упала в обморок. Но я умыла ее святой водой и надеюсь, что болезнь пройдет скоро. Некстати было сообщать ей теперь мои подозрения насчет Вашиадана. Время, полагал я, объяснит загадку; хотя во всяком случае благоразумие требовало бы обходиться осторожнее с двусмысленным приятелем Петра Андреича. Но это его дело, а не мое. При сем раздумье нас позвали к Глафире. Узнав о моем приезде, она желала меня видеть. Больная сидела на постели, склоня голову к подушкам. Положение ее руки на лбу показывало, что она старается привесть себе на память случившееся вчера с нею. Рассказ матери подтвердил ей темное воспоминание. - Да, - сказала она наконец слабым голосом, - почти так. О, как это было страшно! Но где батюшка? - Он поехал в клуб, душа моя, - отвечала мать, - и скоро воротится. - Скоро? Дай-то бог! Пора, давно пора открыть вам тайну этого бедного сердца. Вчерашний случай заставляет меня поспешить моим признанием. Не уходите, - прибавила она, обратясь ко мне, - вы будете моим земным свидетелем. Глафира находилась в напряженном состоянии духа. Жар ее увеличивался, щеки и глаза пылали. Она продолжала с какойто невыразимой торжественностию: "Быть может, признание мое поздно, но, по крайней мере, вы поймете дочь свою; и если суждено ей скоро умереть, то она не понесет во гроб тайны, скрытой от родителей. Тогда молитесь за меня и просите Бога, чтобы он не лишил вашу дочь той отрады в будущей жизни, которую она напрасно искала в здешней". Эти слова произвели необычайное действие на Линдину. Для ней все было неожиданно, непонятно. Она хотела говорить и вдруг судорожно схватила руку дочери. В эту минуту вошел Петр Андреич. Едва обратил он внимание на больную и, поцеловав ее в лоб, начал: