Сергей Михайлов: Шестое чувство, или Тайна Кутузовского экстрасенса

Что тут началось! Шум, гам, фотовспышки… Бедного Иванова-Бельгийского оттеснили в сторону, никто не заметил, как он исчез.

Это был триумф. Когда до меня дошел смысл происшедшего, я вдруг возгордился. Шахматная карьера… А почему бы, черт возьми, и нет?! Пока продолжается эксперимент, я, глядишь, успею стать чемпионом, пусть местного значения. Надо подумать, надо подумать…

Институтские фанаты хотели было нести меня до дома на руках, но я категорически запротестовал. К себе в Кузьминки я вернулся лишь в начале двенадцатого.

Торжества в мою честь продолжались и весь следующий день. Ко мне шли и шли почитатели моего таланта, среди них были и те, кто раньше и замечать-то меня не хотел. Надменный и неприступный Апоносов и тот снизошел до легкого похлопывания по плечу. Даже Завмагов нанес визит вежливости.

— Ну ты, старик, и выдал! Не ожидал.

Что же касается моих ближайших коллег, то Балбесов и Петя-Петушок решили разделить со мной все тяготы триумфа и принимали поздравления. Тамара Андреевна так и вилась вокруг меня и была на седьмом небе от счастья. Еще бы! Пол-института имело возможность лицезреть ее сегодня! Не было лишь Евграфа Юрьевича. Он укатил в местную командировку.

Кульминацией дня стал звонок поверженного гроссмейстера. Он предложил мне выступить с ним в паре на ближайших международных соревнованиях. Я пообещал дать ответ через несколько дней. Дескать, надо подумать. Знай наших!

Но утром следующего дня я лишился ореола славы. И виной тому стал Евграф Юрьевич. Не успел я войти в лабораторию, как поймал на себе пристальный взгляд шефа. «И не стыдно?» — как бы вопрошал этот взгляд. «Да стыдно, но что ж теперь делать!» — промелькнуло у меня в голове.

— Проходите, проходите, дорогой Николай Николаевич, — сказал завлаб, не опуская глаз и не моргая. — Садитесь.

Я вошел и сел, но почему-то не на свое рабочее место, а на стул рядом со столом шефа.

— Наслышан о ваших подвигах. Удивили вы меня. Как же вам это удалось?

Я развел руками.

— Да знаете ли… — я замялся, — и сам не ожидал.

— Вот как? Интересно. А я ведь тоже в молодости в шахматишки поигрывал. Не желаете ли партийку сыграть? — спросил он и извлек откуда-то из-под стола доску с уже расставленными фигурами.

Шеф частенько ставил меня в тупик. Я ожидал от него всего, что угодно, но такого…

— Как? Прямо сейчас? Здесь?

— А почему бы и нет?

Тамара Андреевна ойкнула, Балбесов захихикал, а Петя-Петушок выключил плейер и снял наушники, отчего лицо его приняло осмысленное выражение. Тут как на зло в комнату заглянули еще несколько человек, чтобы выразить свое восхищение моей победой. Все замерли в изумлении, услышав предложение шефа, смотрели на меня и ждали, что я отвечу. Мне же оставалось одно — соглашаться, ибо отныне я был не просто старший инженер Нерусский, а шахматных гений. Я просто обязан был принять вызов Евграфа Юрьевича.

— Что же, сыграем, — махнул я рукой. — Была не была!

— Три партии, идет? — подхватил Евграф Юрьевич, прищуривая один глаз.

— Идет!

Шеф тотчас расчистил стол, поставил доску и деловито предложил:

— Играйте белыми, Николаи Николаевич. Уступаю.

— Нет, ну зачем же… Я могу и черными. С Ивановым-Бельгийским я играл черными.

— О! — Евграф Юрьевич понимающе кивнул. — Черные приносят счастье. Именно поэтому и уступите их мне: я очень боюсь проиграть.

В его словах звучала двусмысленность. Однако я не мо! понять, о чем он думает, его мозг был закрыт для меня.

И тут я вдруг осознал, в какую пропасть толкает меня Евграф Юрьевич. Я не способен прочесть ни одной его мысли и, значит, обречен на верный проигрыш. Даже если шеф не ахти какой игрок, хуже меня все равно не сыграть — хуже, как говорится, некуда. Я оказался в положении куда более худшем, чем герой песни Высоцкого, который хоть мог себе позволить ненароком бицепс обнажить. Одним словом, меня ждала катастрофа.

Я с треском проиграл все три партии. Евграф Юрьевич разделал меня под орех. Все закончилось за какие-нибудь пятнадцать минут. Даже я, совершеннейший профан в шахматах, понял, насколько сильно играл мои шеф. Его комбинации были блестящи. Шесть—семь ходов — и мне мат.

Самое обидное заключалось в том, что я опозорился в глазах не только моих ближайших коллег. Весть о нашем поединке стремительно разнеслась по институту. К концу третьей партии мне в затылок дышали не менее полусотни любопытных. Третий мат исторг у толпы стон разочарования. Я был окончательно унижен.