Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

— Будильник, — сказал Андрей.

Они вышли на палубу. К удивлению своему, Андрей увидел, что солнце уже поднялось довольно высоко — по голубому небу быстро бежали кучевые облака. «Измаил» уже снова набрал ход — впереди виден был голубой берег Батума — он потерял воздушность.

Иван Иванович отошел в тень надстройки и поставил чемодан на палубу.

— Сколько осталось ходу, интересно? — сказал он.

— Я думаю, часа через два будем в Батуме, — сказал Андрей. — Интересно, они могли нас в самом деле взорвать?

— Это не так легко, — ответил Иван Иванович. — Надо протащить на транспорт сотню фунтов взрывчатки и разместить ее не в каюте, а в более жизненно важном месте корабля. А так любительски транспорт не взорвешь. Попугать — можно! И наверное, они потирают руки.

— А зря потирают — наши оказались хитрее, — сказал Андрей, подставляя солнцу лицо: лучи приятно нежили и грели кожу.

— Ты голодный? — спросил Иван.

— Страшно. Но вряд ли у них что есть. Потерпим до Батума.

Иван вытащил из кармана пиджака тряпку, в ней была луковица и кусок хлеба.

— Это очень демократично, — сказал он. — Но, наверное, ваше сиятельство не откажутся.

— Не откажусь, — сказал Андрей.

И в этот момент некто, обладающий невероятно наглой силой, толкнул их сзади. Потеряв равновесие, они упали вперед.

«Измаил» как будто налетел со всего хода на скалу или на берег, хотя под ним было триста саженей глубины, белый фонтан брызг поднялся выше мачт — транспорт наткнулся на плавучую мину, и так неудачно, что взрывом разворотило весь нос, куда тут же хлынула вода. Натолкнувшись на взрыв, корабль начал, теряя скорость и будто обезумев, совершать эволюцию, разворачиваясь кормой, — все медленнее по мере того, как нос «Измаила», погружаясь в воду, заставлял палубу наклоняться.

Но это заняло все же несколько минут.

Страх пришел к Андрею впервые именно в тот момент. Раньше им двигало любопытство. Он не терял способности наблюдать за людьми. Здесь же все было иначе — через секунду после взрыва он испугался. Испугался настолько, что между ним и всем миром вдруг возникла тонкая, почти прозрачная и в то же время странно непроницаемая стена, как бывает при горячке, — гул в ушах и в голове, слабость в ногах и некая замедленность движений рождаются телом и мозгом, чтобы легче спастись, чтобы не отвлекаться ни на что, кроме своего спасения.

Андрей не помнил раньше такого страха — раньше были испуги. Ты испугался упасть с обрыва и карабкаешься, цепляясь за корни, — это быстрый, преходящий испуг, о котором не помнишь через десять минут. Ты испугался пройти через кладбище, но прошел — и забыл. Здесь же был страх, который командовал тобой. В нем не было вариантов — через сколько-то минут транспорт потонет, и нужно оказаться либо в шлюпке, либо, держась за что-то, на поверхности воды — только не остаться на «Измаиле», который утянет за собой, в глубину, всех, кого сможет.

Андрей провел себя по груди и плечам, соображая в то же время, не забыли ли они внизу в каюте чего-нибудь необходимого. Руки не зря совершили это движение — ведь Андрей был лишь в брюках и сорочке, и карманы его были пусты. Впрочем, денег или ценностей у него не было… где портсигар?! Где портсигар?..

Конечно же, он в кармане тужурки — во внутреннем кармане тужурки, рядом, в том же застегнутом кармане, где лежат документы и оставшиеся сто рублей.

Корабль все более кренился вперед, и Иван Иванович, подняв свой чемодан, крикнул:

— Надо ближе к шлюпкам!

Шум воды, шум двигателей, крутящихся все более натужно, все растущий шум от множащихся человеческих криков создавали оглушительный и в то же время неслышный звон в ушах и голове.

— Мне надо вниз! — сказал Андрей Ивану.

— Ты сошел с ума! Что ты там забыл?

— Надо.

— Через пять минут ты уже не выберешься.

Андрей все это понимал, и все в нем требовало бежать следом за Иваном — прыгать в море, спасаться… Но внизу остался портсигар, который неожиданно показал Андрею, что уже обладает над ним некоей властью, необъяснимой доводами рассудка.

— Назад! — отчаянно закричал вслед Андрею Иван Иванович, но Андрей уже не слышал его. Он кинулся вниз по трапу — благо они не успели далеко отойти от него — с таким отчаянием и обязательностью, будто в глубинах тонущего корабля остался его собственный ребенок.

Навстречу поднимались люди — Андрей видел их лица, но не в состоянии был их запомнить, словно смотрел на них сквозь кисею, а столкновения с ними он лишь отмечал в сознании.