Орсон Кард - Игра Эндера. Глашатай Мертвых

И наконец, когда Глашатай поднялся, по площади прошел шепоток: «Епископ Перегрино тоже здесь, в одежде простого священника. Сам пришел послушать святотатственные рассказы Глашатая!». Многие граждане Милагре почувствовали предвкушение чего-то необычного. Может быть, епископ встанет и чудесным образом поразит Сатану? Может быть, здесь случится битва, равной которых люди не знали, разве что в предсказаниях святого Иоанна?

И вот Глашатай стоял перед микрофоном и ждал, когда люди успокоятся. Он был довольно высок и все еще выглядел молодо, хотя и немного болезненно из-за своей белой кожи, которая так отличалась от тысячи оттенков коричневого, характерных для лузос — жителей Лузитании. Похож на призрака. Они замолчали, и он начал Говорить:

— Его знали под тремя именами. Одно было занесено в официальные записи: Маркос Мария Рибейра. Вместе с официальными данными — родился в 1929, умер в 1970. Работал в сталеплавильне. Безупречная биография. Никогда не был арестован. Женат, шестеро детей. Образцовый гражданин: никогда не совершал ничего достаточно плохого, чтобы попасть в протокол.

Многие слушавшие ощутили беспокойство. Они ожидали услышать Речь, но в голосе Глашатая не было ничего примечательного. И в словах его не было религиозной формальности. Они были простыми и обычными. Лишь немногие обратили внимание на то, что именно эта обычность его слов и голоса внушали полное доверие. Он не возвещал с фанфарами Истину; он говорил правду, в которой вы никогда бы не усомнились, потому что она была очевидной. Среди тех, кто заметил это, был епископ Перегрино, и это ему не понравилось. Этот Глашатай был бы серьезным противником, его не удалось бы легко свергнуть с алтаря.

— У него было и второе имя: Маркао. Большой Маркос. Потому что он был огромен, очень рано достиг взрослых размеров. Сколько лет ему было, когда он вырос до двух метров? Одиннадцать? Не больше двенадцати. Благодаря росту и силе он был незаменим у плавильной печи, потому что партии стали были маленькими, и большая часть работы делалась вручную. Жизни людей зависели от силы Маркао.

На площади люди из сталеплавильни согласно кивнули. Они все бахвалились, что никто из них не будет разговаривать с этим безбожником-фрамлингом. Но похоже, что кто-то не удержался, но было приятно, что Глашатай все понял правильно, что он понял, каким они запомнили Маркао. Каждый из них хотел бы, чтобы именно он рассказал Глашатаю о Маркао. Они не догадывались, что он и не пытался говорить с ними. После стольких лет о многом Эндрю Виггин знал, не спрашивая.

— Его третье имя — Као. Собака.

«Ага, — подумали лузитанцы, — именно это мы слышали о Глашатаях Мертвых. Никакого уважения к мертвым, никаких приличий».

— Этим именем вы называли его, когда слышали, что у его жены, Новиньи, опять синяк под глазом, или что она хромает, или что ей пришлось зашивать губу. Если он так с ней обращался, он и был животным.

«Как он смеет так говорить?! Этот человек умер!». Но под гневом лузитанцев скрывалось смущение. Почти все из них когда-то говорили именно эти слова. Глашатай просто повторил публично слова, которые они говорили о Маркао, когда он был жив.

— Нельзя сказать, что вам нравилась Новинья — эта холодная женщина, которая никогда с вами не здоровалась. Нет. Но она была меньше его, она была матерью его детей, и поэтому тем, что он бил ее, он заслужил имя Као.

Они были смущены; они переговаривались вполголоса. Те, кто сидел в траве рядом с Новиньей, украдкой посматривали на нее и отводили глаза в сторону, они хотели видеть, как она реагирует, сознавая, что Глашатай прав, что они ее не любили, что они сразу и боялись, и жалели ее.

— Скажите, этого человека вы знали? Проводил больше времени в барах, чем любой другой, но не завел там друзей, не участвовал в пьяном веселье. Нельзя было даже понять, сколько он выпил. Он был угрюмым и вспыльчивым до первой рюмки, угрюмым и вспыльчивым перед тем, как забыться в пьяном сне, — никто не мог заметить разницы. Никто не слышал, чтобы у него были друзья, и никто не был рад, когда он входил в комнату. Это человек, которого вы знали — большинство из вас. Као. Почти и не человек.

«Да, — подумали они. — Это он и был». Теперь первое ощущение неприличности ушло. Они привыкли к тому, что Глашатай не собирался ничего смягчать в своей истории. И все еще им было неуютно. Потому что они чувствовали иронию, не в голосе, а в словах. «Почти и не человек», — сказал он, но ведь он был человеком, и они неясно ощущали, что хотя Глашатай понимал, что они думали о Маркао, он не всегда соглашался с этим.