Клиффорд Саймак - Исчадия разума

В таких городишках люди до сих пор способны услышать, вообразить себе завывания стаи оборотней, тогда как остальной мир вслушивается, не грянет ли звук пострашнее, звук – предвестник громового удара атомной смерти. По моему мнению, если уж выбирать, то завывания оборотней как-то симпатичнее и безопаснее. И если провинциализм таких поселочков – безумие, то безумие тихое, добродушное, даже приятное, в то время как безумие большого мира чем-чем, а добротой не отличается.

Скоро должна появиться Кэти, – вернее, можно надеяться, что появится. Если не появится, на нее тоже нельзя сердиться. Она сказала, что приедет, но я не обманывался: поразмыслив, она могла и передумать. Я ведь и сам поначалу серьезно усомнился в том, что прочел в рукописи моего друга, а у меня даже тогда было куда больше оснований доверять прочитанному, чем накопилось у Кэти.

Ну а если она не появится, что прикажете делать дальше? Самое логичное вернуться в Пайлот Ноб, собрать свои пожитки и направиться в Вашингтон. Хотя мне не было до конца ясно, получится ли из этого что-нибудь путное. Куда лучше сунуться – в ФБР или ЦРУ? Или куда-то еще? Надо найти кого-то, кто выслушал бы меня, и выслушал со вниманием, а не пропустил бы мои слова мимо ушей как бред сумасшедшего.

Я стоял, прислонившись к стене дома, где ютился бар, и посматривал в сторону, откуда должна была вот-вот появиться Кэти, когда вместо нее из мрака рысцой выбежал волк.

В волках есть некое качество, не присущее ни одному другому зверю. Какой-то глубинный инстинкт из отдаленного прошлого бросает нас при виде волка в озноб, поднимает волосы дыбом. Вот перед нами непримиримый враг, убийца столь же жестокий и беспощадный, как и сам человек. В нем нет ни крупицы великодушия, он коварен и изобретателен, жесток и неумолим. Между ним и человеком нет и не может быть перемирия – взаимная вражда тянется слишком долго. Неудивительно, что, завидя волка, вынырнувшего из мрака, я ощутил мгновенный озноб и мурашки по коже.

Волк бежал целеустремленно. Не крался, не таился – у него была определенная цель, и он был не намерен отвлекаться по пустякам. Он был большой и черный или, по крайней мере, ночью казался черным, а кроме того, он был тощий и выглядел проголодавшимся.

Я оторвался от стены и торопливо огляделся вокруг в поисках чего-нибудь, что могло бы служить оружием. Взгляд мой упал на бейсбольную биту – она лежала там, куда бармен швырнул ее, на скамье. Дотянувшись до нее одним движением, я ухватился за рукоять. Бита была увесистой и удобно легла мне в ладонь.

А когда я вновь посмотрел на улицу, там оказался уже не один волк, а три. Они бежали цепочкой друг за другом, одинаковой рысцой и с одинаковой, действующей на нервы самоуверенностью.

Я застыл на тротуаре с зажатой в руке битой. Как только первый волк поравнялся со мной, он остановился и развернулся ко мне мордой.

Наверное, я мог бы заорать и перебудить весь поселок и уж точно мог позвать на помощь. Однако идея такого рода даже не пришла мне в голову. Это дельце следовало решить между нами, между мной и этими тремя волками – нет, уже не тремя, их стало больше, они вереницей выныривали из ночи и трусили по улице в мою сторону.

Я же знал, знал с самого начала, что это не волки, не просто волки, не обыкновенные волки, рожденные и выросшие на обыкновенной земле. Не более подлинные, чем морской змей, объявившийся на реке. Это были те самые, с которыми я уже был знаком, те, про которых рассказывала Линда Бейли, а может, те самые, которых я слышал накануне вечером, когда вышел на минутку вдохнуть свежего воздуха. Линда Бейли говорила – собаки, но какие к черту собаки! Олицетворение древнего ужаса, восходящего к первым дням человечества, и ужас этот не только уцелел в бессчетных столетиях, но, более того, столетия ужаса закрепили, отточили и материализовали его.

Словно повторяя маневр, отрепетированный заранее на учениях, волки подбегали к своему лидеру, выстраивались в шеренгу и разворачивались ко мне. Собравшись все вместе, они разом сели, будто по чьему-то приказу, и сидели рядком в одинаковых позах – прямо, но без напряжения, аккуратно подобрав передние лапы под себя. Посидев немного, они вывалили языки набок и принялись дышать – не очень шумно, почти застенчиво. И не спускали с меня глаз, не отводили от меня взгляда ни на секунду.

Я пересчитал волков – их оказалась ровно дюжина.

Тогда я перехватил биту, стиснул ее покрепче, хотя и понимал, что если они накинутся на меня, надеяться не на что. Если накинутся, то, без сомнения, все одновременно, как одновременно исполняли все остальное. Бейсбольная бита, только бы размахнуться хорошенько, – страшное оружие, и я наверняка успею прибить одного, а то и нескольких, но никак не успею перебить всех. Может быть, я сумел бы, подпрыгнув, достать до железного кронштейна, на котором болталась вывеска с кружкой пива, но крайне сомнительно, что кронштейн выдержит мой вес. Он и без того скособочился и прогнулся. Винты, или болты, или на чем он там крепится, выскочат из трухлявого дерева при малейшем усилии.