«Ведь это же было здесь! Да, точно, на этом самом месте!» – улыбнулся Юра, вспомнив, как поздней ночью, пока весь лагерь спал, чертил белым мелом самую красивую на свете букву – «В».
Тогда, следующим утром, идущие на завтрак ребята гадали: что это за контур вокруг буквы? Рылькин из второго отряда смекнул:
– Это ж яблоко, ребят!
– Что за сорт яблок такой на «В»? Вадимовка, может? – предположил Вася Петлицын.
– Сам ты Вадимовка! Васюган это! – оспорил Рылькин и, глядя на Петлицына, захохотал: – Васюган!
А Васька вдруг раскраснелся.
Никому и в голову не пришло, что вместо контура яблока здесь должно было быть сердце. Это Юрка, узнав среди ночных шорохов звук любимых шагов, так застеснялся, что рука его дрогнула, и получилось то, что получилось: яблоко.
Поддев носком сапога обломок плитки, Юра огляделся вокруг. Время не пощадило ни аллею, ни клумбу. Везде валялись ржавые перекрученные балки – остатки каркаса ворот, гнилые доски и щепки, куски кирпича… Куски кирпича! Он схватил тот, что поострее, и присел на корточки. Уверенным движением начертил огромную, красивую, с завитушками «В» и заключил ее в сердце. Снова в кривое и кособокое, но его, Юркино, сердце. Циничный взрослый Юра унял скепсис и мысленно кивнул себе юному – пусть то, что должно здесь остаться, останется.
Воспоминания влекли его дальше по аллее пионеров-героев. Вдалеке виднелась широкая лестница в три ступеньки, ведущая к главной площади лагеря. Запустение, царившее на аллее, напомнило Юре кладбище. Он будто бродил по нему, старому и заброшенному – то тут, то там, точно надгробия, торчали из зарослей замшелые памятники и постаменты. Когда-то грозно смотрящих на запад статуй было семь, когда-то Юра, как тысячи других пионеров, не только знал имена и подвиги этих детей, но и всеми силами стремился быть похожим на них и брал пример. А спустя два с лишним десятка лет забыл даже лица, с трудом узнав одного только Леню Голикова.
Юра шел дальше по разрушенной аллее. Определить, что когда-то здесь стелился ровный светло-серый асфальт, можно было только по его крошеву в густой траве. Юра все брел и брел мимо разрушенных постаментов и с жалостью смотрел на гипсовые руки, ноги и головы, торчащие из зарослей. Его встречали безжизненные потемневшие туловища с вывернутыми наружу арматуринами и потертые таблички с именами. Табличек сохранилось всего три: Марат Казей, Валя Котик, Толя Шумов.
А вот в конце аллеи, рядом с лестницей, уцелела доска почета. Когда-то она была застеклена, сейчас разбитое стекло торчало острыми осколками по углам. Зато благодаря небольшому козырьку над доской некоторые надписи оставались видны довольно хорошо и даже сохранились три черно-белые фотографии.
«Смена № 3, август 1992 года. Заслуги и достижения», – прочитал Юра в самом верху доски. Значит, вот когда была последняя смена. Неужели лагерь проработал всего шесть лет с тех пор, как он приезжал сюда в последний раз?
Поднимаясь по лестнице, ведущей к площади, Юра чувствовал, как его сердце замирает от нахлынувшей тоски. Не страшно, когда старое заменено новым; страшно, когда старое просто забыто и брошено. Но еще хуже от того, что он сам все забыл и бросил, а ведь когда-то искренне клялся помнить и детей-героев, и пионерию, и особенно «В». Ну почему же он нашел эту проклятую Горетовку только сейчас? Почему только сейчас вернулся? Черт с ними, с заветами Ленина, красными знаменами, клятвами, которые его заставляли давать! Как же он допустил, что не сдержал слова, данного единственному другу?
Юра споткнулся об обрывок выцветшего щита с надписью «Наше будущее светло и прекра…».
– Да не очень-то оно светло и совсем не прекрасно, – буркнул он, переступая последнюю ступеньку.
Самое главное место лагеря, как и все остальное, выглядело плачевно. Площадь была завалена мусором и опавшими листьями, сквозь дыры в асфальте к бледному солнцу пробивались пучки бурьяна. В самом центре, среди каменного крошева, валялся обезглавленный памятник Зине Портновой, пионеру-герою, чьим именем назывался лагерь. Юра узнал ее и выругался сквозь зубы – девочку, пусть и гипсовую, было очень жаль. Она ведь совершила настоящий подвиг, за что с ней так обошлись? Он хотел бы поставить ее на ноги, но сделать этого не мог – из отбитых голеней торчали ржавые железные крепежи.
Юра прислонил торс к постаменту, поставил рядом голову и обернулся посмотреть на единственное, что уцелело на площади, – голый флагшток, который так же, как двадцать лет назад, гордо устремлялся в небо.
Читать дальше