Саймон Кричли - О чем мы думаем, когда думаем о футболе

Игрок «Реала» Дэвид Бекхэм утешает Зинедина Зидана в момент его удаления с поля в матче Ла Лиги с «Вильярреалом» на стадионе «Сантьяго Бернабеу», апрель 2005 г. «Реал» в том матче победил со счетом 2:1. Denis Doyle/Getty Images

Уверен, вы могли бы сказать что-то на это. Правильно. Согласен. Мы все – дети ситуационистов, мы живем в обществе зрелища, и мир – это не что иное, как мир товарных образов. Но портрет Зидана – это нечто большее. Дуглас Гордон говорит о значении безмолвия и неподвижности в портретной живописи. Я думаю, это критически важно. Бесспорно, глядя на портрет, мы пытаемся найти в образе что-то о себе, ищем в нем частицу себя. В интервью, которое дал Зидан после выхода фильма, он признает это и допускает, что люди во время просмотра ленты, возможно, смогут почувствовать себя на его месте. « Un petit peu (немножко)», – добавляет он. Такова природа образа на уровне идентификации. Все в порядке. Но есть нечто большее.

Это « petit peu » имеет значение. Парадокс «Зидана» как портрета заключается в том, что сам Зизу постоянно в движении: он поглощен шумом толпы и игрой. Однако в твердости, замкнутости и суровости его лица мы видим – сквозь кожу, сквозь образ – кое-что еще, то, что я хочу назвать некоей правдой, правдой еще более мрачной, чем даже реальность за пределами образа. Так или иначе, во всем этом какофоническом шуме и непрерывном движении фильма прослеживается и темное ядро неподвижности и тишины.

Эталоном подобного является испанский художник XVII века Диего Веласкес, и я полагаю, что «Зидан» – своего рода дань уважения ему и некое воссоздание его знаменитого портрета папы Иннокентия Х, который висит в галерее Дориа-Памфили в Риме. Этот портрет настолько завладел умом Френсиса Бэкона, что вдохновил его на серию исследований. История гласит, что когда Бэкон приехал в Рим посмотреть на картину Веласкеса, он долго не решался переступить порог комнаты – такова была власть портрета над ним. Как известно, когда далеко не невинный папа увидел себя на полотне Веласкеса, он сказал, что это « troppo vero » – «слишком правдиво», то есть здесь чересчур много правды. Эти слова перекликаются с ремарками Зидана о его образе в фильме. Сначала он говорит, что его лицо на экране выглядит « un peu dure, un peu ferme » («немного сурово, немного закрыто»), но затем добавляет: « C’était moi quoi; voilà, c’était moi » («Это был я, вот он я»).

К тому же «Зидан» – портрет в двойном смысле. С одной стороны, он дает нам ощущение захвата реальности товарными образами в веке, в который мы потихоньку пробрались. Но с другой стороны, этот портрет правдив и для самого Зизу в том отношении, что он переходит границы осознанного содержания его образа. В нем есть намек, набросок недоступного внутреннего мира, реальность, которая сопротивляется коммодификации, атмосфера, что-то от Орфея, смотрящего через свое плечо на Эвридику, исчезающую в Аиде.

Фильм начинается и заканчивается фразой: «Экстраординарный день». Конечно, суббота 23 апреля 2005 года, когда во время матча между мощным «Реалом» (Мадрид) и превзошедшим самого себя «Вильярреалом» (из одноименного городка с населением чуть больше пятидесяти тысяч душ) снимался фильм, была совершенно обычным днем. Перерыв между таймами заполняют всплывающие кадры с беспорядочными образами внешнего мира в моментально забываемой хаотичной неразберихе. А все, что имеет значение, происходит на стадионе, перед лицом Зидана. Это как-то связано с отказом от себя, с подчинением воле судьбы, потоку времени и движению игры. Как говорит Зидан, он мог получить травму на пятой минуте и покинуть поле не в конце, а в самом начале матча. На деле этого не произошло.

Процесс подчинения порядку времени сыграл решающую роль. Девяносто минут игры предоставляют фрейм, некие рамки, регламент подсчета и учета, в пределах которого может произойти нечто экстраординарное. Зидан посматривает на часы в течение матча, проверяя время. Этакое время черты, рамки, игры. Вульгарный отсчет времени по часам. Но в этом подчинении открывается другой временной порядок, другое впечатление длительности – не линейный поток девяноста минут, а что-то еще. Если полностью отдаться на волю случая, появляется нечто вроде неизбежности, чувства фатальности. Эта бифуркация, некое раздвоение времени, проявляется и в словах Зидана, когда он говорит о впечатлениях после матча. «На самом деле я не очень-то помню игру», – признается он. Это серия раздробленных образов, которые преподносят разное переживание продолжительности: эпизодическое, беспорядочное, мерцающее. Память вспыхивает, выхватывает какой-то образ и высасывает его правду. Время как экстаз.