Литературная Газета: Литературная Газета, 6621 (№ 46/2017)

Чем чище становились стёкла, тем отчётливее было это видение. Однако мне нельзя было торопиться, потому что работу надо было закончить в тот самый момент, когда сварится суп. Запаздывать тоже было неудобно: разве прилично возиться с грязными тряпками в комнате, когда хозяин пришёл на обед.

Поэтому я домыла полы и начисто вытирала последнюю ступеньку крыльца именно в тот момент, когда он подходил к дому. И пока он входил да снимал галстук, успела помыть руки, пригладить волосы и расскатать рукава. На приглашение Разины: «Иди, Зайнап, садись», – не заставила долго ждать.

На клетчатой скатерти стояла полная тарелка тонких ломтиков хлеба (так умеет нарезать только она!), мелкая соль, даже перец. Вот, наконец, появился и долгожданный суп. Чтобы не выдать блеска в глазах, я стараласть смотреть на руки Разины. Они у неё были младенчески пухлы, нежны и белы. Я же, стыдясь своих – раскраневшихся от холодной воды, потрескавшихся и огрубелых, – старательно прятала их под скатерть, дабы не так заметна была их беспокойная дрожь. И когда отвечала на расспросы хозяина о здоровье и делах, всё старалась, чтобы он не заметил, как судорожно я глотаю слюну.

– Чарли, не путайся под ногами, потерпи немного, – повторяла Разина собаке, то и дело тянувшей свой длинный нос к столу. Вот хозяйка правой рукой, на которой ярко блеснул перстень, взяла половничек и зачерпнула прямо со дна. Сейчас она зачерпнёт ещё раз, добавит в тарелку жирного бульона и поставит перед хозяином. Таков порядок: самый жирный суп – хозяину дома, потому что на его плечи падают основные тяготы жизни, главные семейные заботы. Вторая тарелка обычно полается гостю, то есть мне, а третья – хозяйке. Затем Разина сядет на своё место, после чего первым свою ложку поднесёт ко рту её муж, и только после этого я, вынув руки из-под скатерти, потянусь за хлебом.

Но почему же она несёт первую тарелку не к хозяину, а ко мне? Я пытаюсь подсказать ей: «Погоди, Разина...» Но не успеваю договорить, так как происходит ещё более странное: она проносит тарелку дальше, мимо меня, к самой двери и ставит на пол. Сквозь дверную щель падают косые солнечные лучи. Вижу, как в золотистом бульоне плавает жёлтая лапша, вдоль каёмочки тарелки блестят красноватые кусочки поджаренного лука. И как на всё это падает тень – тень собаки.

Первая тарелка супа – собаке...

И тут я почувствовала, что в голове помутилось. Даже когда передо мной уже стояла долгожданная тарелка с супом, я не сумела взять себя в руки: показалось, что и на эту тарелку падает тень собаки. Горький ком застрял в горле. Молча встав и заметно пошатываясь, я пошла к выходу.

– Ба, куда же ты, Зайнап?

– Пойду-ка домой. Засиделась я тут. Сын, наверное, из школы пришёл...

– Разве можно так из-за стола, даже не поевши? Как же это? – всполошилась Разина.

– Спасибо. Я сыта...

– Ну тогда погоди, хоть что-нибудь заверну !

– Спасибо, не хочу. Вон лучше своему Чарли отдайте!

Уже спускаясь с крыльца, я услышала, как вослед мне Разина зло бросила: «Гордячка нищая!»

...Не хотелось, конечно, показывать свои слёзы матери и сыну, которые уже собрались пить чай. Перед каждым из них лежало по две печёные картофелины. Мать лишь взглянула на моё лицо и ни о чём не стала расспрашивать, а только слегка подвинула ко мне одну свою картофелину. Я не решилась прикоснуться к ней и только сказала:

– Спасибо, мама, я у Разины хорошо поела.

Взяла вёдра и пошла к роднику.

Перевод Мансура Сафина

Чужестранец

Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Проза Татарстана

Адель Хаиров

Родился в Казани в 1963 году. Окончил филфак КГУ. Работал в казанских газетах и журналах. Печатался в журналах «Казань», «День и Ночь», «Дружба народов», «Новая Юность», «Октябрь». Лауреат премии «Русский Гулливер-2015».

В салон красной маршрутки протиснулся полноватый мужчина. Студентки, повиснув на поручнях, изогнулись буквой «С». Даже со спины было видно, что он нездешний. Затылок и левая рука, которой он ухватился за поручень, были золотисто-шоколадного цвета. На нём приятно пахла и поскрипывала новенькая кожаная куртка, на плече висел портфель из замши. Я сразу догадался, что он – алжирец. До этого мне приходилось с ними иметь дело, и я запомнил, насколько все они одинаковы своей коренастой и склонной к полноте фигурой, одутловатым лицом с большими заплаканными женственными глазами и вялотекущей мыслью в них. Алжирца пихали и заталкивали в угол, где кемарили мужики, а женщины с пакетами готовы были усесться им на колени.