Литературка Литературная Газета: Литературная Газета 6315 ( № 11 2011)

Кот на этот раз промолчал.

Бабушка внимательно осмотрела квартиру. При практически полном отсутствии зрения. Включились другие чувства. Она заново увидела свой дом с табуретной высоты. Как действительно стёкла не побила?!

Она вспомнила, как хотела обменять квартиру на дом за городом. Ну, правда же – разве плохо жить за городом? Свежий воздух, грядки, она вспомнила свои грядки в Сухобезводном. Ну разве не личная жизнь? Кот бы там гулял, среди грядок, хрустко вгрызался клыком в траву. Она с благодетельственной любовью посмотрела на лавирующего внизу кота. О, он мог бы жить в раю! Ну хоть кто-то! И вот так же грациозно ступать по небесам…

Она шагнула на невесомое облако. Одну руку отведя в сторону и немного за спину, в другой – держа молоток.

Разбилась страшно.

На следующий день после похорон кот и пропал. Да и что ему тут было одному делать? Ведь ангела они же вдвоём с ней видели. Вот бабушка его и забрала.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Портфель "ЛГ"

Монолог Маршака

ЗАПИСКИ СТАРОГО ЛИТГАЗЕТОВЦА

Владимир ОГНЕВ

Это было в Коктебеле, на террасе коттеджа № 18. Белая простыня, которой Маршак отгородился от солнца, надувалась от ветра. Он сидел в плетёном кресле, закутанный, несмотря на адскую жару, в плед, и держал в руке рукопись. Она к разговору не имела никакого отношения. Он ею просто обмахивался. Говорил о Гёте в связи с его мыслью о соразмерности требований художника с его значением в литературе. Он был раздражён, и я понял, что тема эта имела, видимо, свою предысторию. Да, подтвердил он, это верно, он читал рукописи молодых поэтов, которые все, как сговорившись, пеняли на окружение и окружающих. Выходило, что если бы мир был добрее к ним, то они давно уже жили бы на Олимпе. Маршак оглянулся на гору, видневшуюся сквозь заросли кустарника, и добавил:

– Там, голубчик, их не ждали…

Я посмотрел на синеватую вершину Сюрю-Кая и кивнул в знак согласия.

– Они решили, что там им накрыт стол…

И вдруг Маршак засмеялся долгим, клокочущим в горле смехом, закашлялся, махая руками, вытер слёзы и, продолжая кашлять, заговорил:

– Вы заметили, голубчик, одно и то же слово в зависимости от того, что оно значит, – разное. Амур, любовь, то есть этакое кудрявое, сдобное… А возьмите Амур, река, – суровое, жёсткое, мускулистое, строгое, монгольское, вроде – Тимур…

И ещё. У каждого народа есть свои святые и грешные слова, замечали? Переводя Шекспира, – продолжал Маршак, – я долго не мог справиться с сонетом… Помните, голубчик? – Маршак шевелит пальцами над головой, словно собирается почесать темя. – «Чем недостойным быть, уж лучше быть таким»… Примерно так. И только после того как был поражён случаем, рассказанным мне, нашёл я, голубчик, это слово. А случай такой. Девушку обвинили в краже. Убитая горем, она шла через лес. Окно в одной даче было открыто. Никого не было. «Ух, коли уж меня считают воровкой, пусть я и на самом деле согрешу»…

Коль грешным слыть, им лучше быть… Это русское слово «грешный» полностью покрывает и значение «недостойный, непорядочный». Это, кстати, и о том, что я никогда не мог перевести того, что сам не пережил, не перечувствовал.

Осталось в памяти и то, что говорил С.Я. на следующий день. Я был у него после обеда 3 июля. С трёх до половины шестого.

Вот отрывки из записей того дня.

– Блейк, умирая, горланил гимны так, что балки дрожали над головой. У него были могучие образы. Он гораздо больше Байрона, Теннисона.

– Я люблю светскость… Помните, у Пушкина: «Поговорим о странностях любви». Маршак продекламировал эту строку жестом, напоминающим расшаркивание пажа, жест рукой до пола, поклон негнувшейся шеей, сразу побагровевшей, кашель, но счастливые глаза и слёзы от напряжения – светскость! Я спросил: «Вы имеете в виду непринуждённость, естественность?» – «Да. Но главное – он разный».

Засмеялся заразительно, озорно. – Потом пришли бородатые. Я говорю: в каждой литературе есть бритые, бородатые (я понимаю: бородатые – это ригористы, проповедники, мрачноватые – Успенский, Чернышевский, да и Толстой, пожалуй).

– Был Чосер. Потом – Теннисон.

Потом заговорил о русской классике.

– Больше всего я люблю «Героя нашего времени». Толстой, конечно, отсюда. Не от Пушкина и не от Гоголя, разумеется. От Гоголя разве что Достоевский.

Подумал, подышал шумно, продолжил гордо, почти торжественно: