Р Орлова - Последний год жизни Герцена

Посвящая Огареву сборник статей, Герцен писал 10 июня 1851 г.:

...для себя я больше ничего не жду, ничто не удивит меня, ничто не порадует глубоко. Удивление и радость обузданы во мне воспоминаниями былого, страхом будущего. Я достиг такой силы безразличия, безропотности, скептицизма, иначе говоря, - такой старости, что переживу все удары судьбы, хоть равно не желаю ни долго жить, ни завтра умереть. (Собр. соч. Т. VII, 269.)

Впереди же был "Колокол", "Былое и думы", сотни страниц бессмертной прозы, всемирная слава.

События 1849-1852 годов были роковыми. А теперь - может быть, не менее страшная тина повседневности. ""Колокол" умер... никем не оплаканный..."

В 1869 году шел отлив, за которым не видно было прилива. В 1869 году у типографии уже не было заказов, пришлось распустить рабочих, остался один наборщик.

Герцен знал - уже не мог не знать - цену себе, цену своему творчеству, написанной странице, плодотворному или пропущенному дню. Конечно, у него бывали часы, дни, месяцы, когда казалось - он больше ничего не напишет, источник иссяк, исчезают внешние стимулы ("завтра в типографию..."), не хватает внутренних. Но чаще, гораздо чаще раннее утро заставало Герцена за письменным столом.

Он еще был полон энергии. Хотел издавать старые книги (сначала в Брюсселе, потом в Париже). Хотел создавать новые.

В последний год жизни перед ним обострилась дилемма, в разных обличьях возникающая перед многими литераторами.

Герцен - Огареву

15 декабря 1869 г., Лион. Ум и эгоизм внятно говорят, что себе в пощаду надо ото всего уйти, отдать деньги и попробовать уединенную жизнь. Но пощады к другим, ими неоцененные, - говорят другое. (Собр. соч. Т. XXX, 283.)

"Себе в пощаду" для Герцена вовсе не означало самоублажение. Речь шла об уединении в любимом труде. "Себе в пощаду" - это еще не написанные книги.

"Другие" - не только семья. Юношеское кредо "одействотворить все возможности" - съежилось, но отнюдь не исчезло. Как и смолоду, ему было тесно внутри одной литературы. Герцен-общественный деятель не только помогал, но и мешал Герцену-писателю.

Продолжал вслушиваться в гул. Ждал - не переставал ждать голосов из России. Запрещал себе ждать, доказывал, что ему-то ждать нечего. Но - ждал.

В этот момент в Женеве появился "петербургский юноша".

II

В марте 1869 года молоденькая девушка в Петербурге получила большой конверт, в него вложен второй конверт и записка: "Если Вы честный человек и студент, - передайте письмо по прилагаемому адресу". В письме: "...меня везут в крепость, что со мной будет - не знаю. Пусть друзья продолжают общее дело".

Автор письма - Сергей Нечаев. Получатель - Вера Засулич. Так и возникла легенда о Петропавловской крепости ("Выбравшись... из промерзлых стен..."), необходимая Нечаеву как вверительная грамота Огареву, Герцену, Бакунину, всем русским революционерам за границей5. Так он творил миф о себе. А на самом деле он по чужому паспорту ехал в Женеву.

Нечаев еще будет заключен в Петропавловскую крепость - она не позади, а впереди. В 1872 году - суд, приговор, Алексеевский равелин. Десять лет погребения заживо. И смерть.

А в 1869 году студенты добивались в Петербурге и в Москве права студенческих сходок, землячеств, помощи неимущим, отмененных в 1866 году, после каракозовского выстрела.

Умеренные требования студентов показались властям возмутительными. Цензор Никитенко записывал в дневник:

16 марта... Медико-Хирургическая Академия закрыта. Толкам конца нет.

19 марта. О происшедшем в Медицинской Академии все еще ничего достоверного. Говорят, что здесь нет ничего политического... Мимо окошек поутру промчались два отряда жандармов для усмирения Технологического института.

20 марта. В "Голосе" напечатано известие, что и в Московской Петровской Академии прекращены лекции.

21 марта. Студенты выходили во время лекций на сходки. Тем, кто оставался, кричали "Подлец!". Глупее всего - печатные прокламации требуют дозволить сходки и освободить от полицейской опеки...

До участия в студенческих волнениях Нечаев учительствовал. Нищее детство, пьяница-отец, мальчик на побегушках, унижения. Все это выковало сильную волю и ненависть к миру. Бакунину и Огареву показалось - перед ними истинное, единственное воплощение молодой России.

Возникали у Бакунина и вещие прозрения. Так, в ноябре 1869 года, в том самом месяце, когда был убит студент Иванов, Бакунин пишет Огареву, что если они с другом и увидят революцию, то "...нам с тобою не много будет личного утешения, - другие люди - новые, молодые, сильные... сотрут нас с лица земли, сделав нас бесполезными..."