журнал Русская жизнь - Страхи (сентябрь 2008)

Допустим, - Боря перехватил емкость со спиртным и накапал себе. - Но это еще не субкультура.

Да, - сказал я. - Нужны еще два слова, обозначающие носителя этих качеств. Человека, который свой, правильный и хороший, - и человека, который чужой, неправильный и плохой. С точки зрения этой субкультуры, разумеется. Если этих слов нет, это еще не она. Ну, например, у хиппи - «хипарь» и «цивил»… Или там…

Сейчас ты скажешь - «еврей» и «гой», - предупредил Боря, опасаясь возможной бестактности с моей стороны. - Кстати, так никто не говорит, сейчас это чисто антисемитский жаргон…

Ага, - разговор начал меня занимать. - Дальше система развивается: есть просто чужой, а есть маркированный противник. Например, «антисемит».

Ну да, что-то такое, - Боре, как все-таки интеллигенту, стало интересно развить мысль. - Но тут не всегда так. Для компьютерщика, скажем, чужой - это «юзер», а «ламер» - не противник, а просто надоедливый и малограмотный юзер с амбициями и без культурного, так сказать, капитала…

Не совсем, - начал поправлять я Бориса, который в интернетном жаргоне разбирался не шибко, но тут неожиданно вступила Инга.

Еще «натурал», - сказала она почему-то обиженно. - Они так нас называют.

Геи? - зачем-то уточнил Борис. - Миша их сейчас назовет… - он опять покосился на меня, как бы заранее опасаясь бестактности и ожидая ее.

Вот так и назову. Пи… - начал я, но Боря взмахнул руками, отметая.

Ну вот! Сам же в таких случаях говоришь - как соберутся интеллигентные люди, так обязательно начнут или еврейский вопрос обсуждать, или гомосятину! Может, хватит? Мы же не быдло!

- О, кстати, хороший пример, - мстительно вставил я. - Быдло.

Есть вещи, которых бояться не стоит, потому что они нестрашные, ну или не очень. Темнота, собаки, пауки, узкие пространства. Человек, который боится чего-то такого, считается больным. Его лечат - или терпят «какой он есть», пытаются как-то помочь преодолеть страх.

Есть вещи, которых бояться стоит, потому что они страшные, и даже очень, но если ты их все-таки не испугаешься, тобой будут восхищаться, даже если и не одобрят. Например, прыгнуть с парашютом или отказаться давать показания человеку в форме. Тот, кто не испугался подобного, может, конечно, получить в свой адрес косой взгляд, и больным его, может, назовут - но неискренне, с завистью. Потому что понятно ведь: он как раз не больной, у него, наоборот, здоровья до фига, вот и геройствует. Это такая роскошь, типа, «не каждый может себе позволить».

Между постыдными слабостями и геройством лежит серая полоса социально дозволенных и разрешенных страхов. Бояться - в разной степени, в разном стиле - можно начальника, пули, повышения цен на бензин. Одно время было комильфо бояться атомной бомбы, на Западе так до трясучки и рытья убежищ, сейчас это не принято и считается патологией. Ну и так далее, список велик.

Из этой схемы не то чтобы выламывается, но все-таки выделяется группа фобий и страхобоязней, не просто разрешенных к переживанию, а специально рекомендованных и даже выращиваемых в душе, как цветы в кадке.

Прежде чем продолжить, потянем за слова «разрешенные» и «рекомендованные». Разрешающая и рекомендующая инстанция - это, как правило, всякие сообщества и коллективы, которые имеют над людьми определенную власть. Начиная от семьи и кончая классами, нациями, социальными слоями и так далее. Заинтересованы они в основном в том, чтобы человек оставался им подчинен, не рыпался и не позволял себе особо недовольничать, в своих проблемах винил прежде всего себя и так далее. Для этого вырабатывается особая система пугалок и страшилок.

Универсальная схема социальной страшилки проста. Люди делятся на два класса: хорошие и хреновые. Хорошим хорошо, а хреновым хреново. Те, кому хорошо, должны держаться более или менее вместе, крепя оборону от хреновых, которые хотят занять их место. Еще лучше - самим на хреновых напасть и отнять у них последнее, чтобы лишить их самой возможности чего-то хотеть.

Российское общество, хромое и корявое, тоже с грехом пополам выработало таковую систему. Эта система уродлива, но уж какая есть.

К девяностым годам Россия подошла более или менее эгалитарной страной. Социально-имущественные различия, конечно, были, но скорее количественные, чем качественные. У одних было «больше», у других «меньше», но то, что было, было примерно одним и тем же. Конечно, счастливый владелец джинсов, машины или дачи в Барвихе надмевался над советским инженером за сто двадцать рублей, как некий бог, но по сути разница была невеликой. Потому что инженеришка джинсы имел хоть и болгарские, но все-таки того же вида, на машину копил, и к тому же имел собственную гордость. А уж когда началась перестройка, инженеришка пупырился, думая, что сейчас ему дадут, наконец, заработать.