Разумеется, я сидел тихо, как мышонок, слушал речи старших, и хотя понять не мог, о чём бы мог писать для газеты, заниматься этим очень хотелось. Из того тёплого и ласкового ко мне собрания сделал вывод: надо писать.
Теперь, встречаясь на углу Свободы и Коммунистической, мы с Любовиковым здоровались, довольно сдержанно, впрочем, но вполне доброжелательно. Я посылал в «Племя» свои заметки, заходил в редакцию бесстрашно, мне стали давать задания, и я их учился выполнять. Чаще всего виделся с Заболоцким, реже с Мокеровым, с Любовиковым – совсем редко.
Скоро он из редакции исчез, но пересекаться мы не переставали. Я получал не только «Кировскую правду», «Племя», но и «Комсомолку», и по её публикациям узнал, что Любовиков стал её собкором по Кировской области.
После школы я уехал в Уральский университет, на отделение журналистики. А Овидия послали собкором «Комсомолки» в Новосибирск.
После университета я приехал на работу в «Кировскую правду», и довольно неожиданно мы с Овидием оказались вместе: он заведующий отделом культуры, я его литсотрудник.
Только много лет спустя, я понимаю, что он, сам того не ведая, наверное, позвал меня с собой туда, где он сам ещё только начинал: в литературу. Впрочем, мы ни слова не произнесли на эту тему, хоть какого-нибудь намёка не было на практицизм, на взаимность кого-то и к чему-то обязывающих.
Меня же привлекло в Овидии главное его достоинство: не суетливость, не велеречивость, а спорое умение делать дело. Он приносил проблемы и адреса, сообща придумывали тему и авторов. Время от времени он предлагал поехать в командировку. Предлагал, но никогда не заставлял. И я летел во весь опор. Так сложились две мои первые очерковые книжки – слабенькие, совершенно газетные, но я о другом и не мечтал.
Сам Овидий шёл тогда к своей третьей по счёту, но первой настоящей поэтической книге – «Спор». Это едва ли не полностью владело им. Мы вообще много говорили о литературе.
Пережив формальный успех своих первых книжек, которыми сам был очень недоволен, он упорно двигался вперёд, и я благодарен ему за то, что становился, похоже, первым слушателем то одного его, то другого стихотворения.
Мне всегда всё нравилось, он очень сдержанно улыбался, потом день-другой что-то в нём переделывал и снова читал мне, уже поправленное, усиленное. Но это было, замечу, нечасто – Овидий писал свои стихи неторопко, доводил до возможного предела и чаще всего читал их в окончательном виде.
Он вообще очень нехотя открывался, осторожно. Прежде чем доберётся до стихов, мы много чего обсуждали иного, так сказать, рабочего. И уж только после этого, осторожно, искоса взглядывая на меня, наверное, приглядываясь, готов ли я к иным материям, он говорил, точно извинялся: «Вот один стих смастерил…»
И читал негромко, чтобы никто, кроме меня, не слышал. Да ещё оглянётся – нет ли поблизости нежелательных слушателей.
Не стану утверждать, что я был его всегдашним первослушателем. Совершенно уверен, что таким слушателем, разумеется, была, Агнесса Михайловна, его милейшая, всегда приветливая и очень открытая жена.
Потом судьба нас тогда чуточку развела. Овидий стал заместителем главного редактора, я вернулся в отдел информации, где работал раньше, через какое-то время меня сделали редактором «Комсомольского племени». А далее жизнь развернулась так, что я должен был уехать из Кирова, и не в Москву, как многие предполагали, а в прямо противоположном направлении. Да и куда? В Новосибирск, собкором «Комсомольской правды», на то самое место, где в 1955 году был Овидий Михайлович. Его там ещё хорошо помнили, особенно газетчики, ведь в Новосибирске действовал целый корпус собкоров центральных газет, чего в Кирове никогда не было.
Новосибирск показался мне тяжёлым городом. Раскинутый по двум берегам Оби, он отнимал тогда уйму времени на дорогу. А моя жена Лилечка, став и там ведущим телевизионным диктором, домой приезжала по ночам, пока не закончит программу, и сын наш Дима, маленький ещё совсем, детсадовец, был со мной: дорога от телестудии до Зальцовки у Ботанического сада, где я получил квартиру под корпункт, составляла километров двадцать.
Я тогда не раз вспоминал Овидия. Выдержать такую жизнь – не говоря уж об абсолютно ином человеческом окружении – выше сил! Несколько раз, возвращаясь в Киров – за семьёй, заскакивая к родителям при поездках в Москву, – я неизменно встречался с Овидием, и вот уж тут мы бродили с ним часами. Я рассказывал о Новосибирске, он – о кировской литературе, да и про жизнь вообще говорили часами.
Читать дальше