Array Коллектив авторов - Дорогая редакция. Подлинная история «Ленты.ру», рассказанная ее создателями

С Навальным мы еще один раз успели увидеться даже не в интерьерах зала для судебных заседаний – вечером после объявления результатов выборов мэра Москвы. У них с начальником штаба Леонидом Волковым на руках были экзитполы, из которых следовало, что будет второй тур. По телевизору тем временем третий час не могли сказать что-то внятное. Потом, как известно, Собянин победил, набрав чуть больше 51 процента голосов.

Уже в феврале 2014 года я неожиданно побывал на выступлении Pussy Riot. Они приехали в Сочи во время Олимпиады, их задержали – не смогли объяснить за что – и отвезли в ОВД Адлера. Мы с толпой работавших в Олимпийском парке коллег тут же поехали туда, произвели немалый фурор среди местных жителей, на время Олимпиады затаившихся. В какой-то момент я оглянулся и понял, что из российских журналистов, кроме меня, у ОВД никого больше нет. Очень это было неуютно. Да, хорошо, передний край борьбы за свободу слова, мы уже привыкли. Но не настолько же передний, блин.

Буквально через три недели, 12 марта, неуютно стало всем, кто работал в той «Ленте. ру».

Кирилл Головастиков – журналист, филолог; в 2008–2014 гг. работал в «Ленте. ру» – новостным редактором, мониторщиком, культурным обозревателем, также возглавлял отдел «Культура» и вел редакционный твиттер

За время работы в «Ленте. ру» я написал не знаю сколько некрологов – кажется, что сто (в тяжелые дни отдел культуры звал себя отделом смерти и с утра подбадривал себя тем, что пока никто не умер). Сейчас, сидя за компьютером – домашним, не рабочим, – не могу отделаться от мысли, что приходится писать некролог себе прежнему – шутка ли, пять с половиной лет – и приходится гнать от себя похоронный регистр. За годы работы я выучил, что некролог – жанр-упрощение: в жизни не бывает цельных и однозначных людей, а историю их надо рассказать так, чтобы не было внутренних противоречий и повисающих деталей. Чтобы «выпрямить» чужую судьбу под свой текст, поневоле принимаешь во внимание какую-то одну сторону его жизни; дешифруешь человека словно лингвист, который убедил себя в том, что непонятный ему текст написан лишь на одном незнакомом ему языке.

И если для этого некролога выбирать только один аспект жизни «Ленты», то я хочу остановиться именно на ее языке. Я пришел в редакцию из филологии и точно знаю, что законы журналистской этики можно пересказать как законы этики языка: если ты считаешь, что не имеешь права врать или скрывать; если ставишь себе целью отделять важное от неважного, а правду от информации; если намерен писать целостную картину; запретил себе бросать старую тему; если должен балансировать между требованиями объективности и требованиями совести («Из текста всегда должно быть ясно, кто мудак» – журналистский урок, который дал мне Ярик Загорец); не можешь «забыть» поступившее опровержение, если оно поступило, или не написать, что пожар потушен, если раньше писал, что дом загорелся, – все эти самоограничения накладываются не на то, что (или о чем) ты говоришь, а как ты это говоришь; все они касаются твоего модуса изложения.

Я много думал о том, какой же язык был у «Ленты», но к окончательному выводу так и не пришел; если бы надо было ответить одним словом, то пришлось заявить бы, что он был разным (гетерогенным, сказал бы ученый). Например, в зависимости от надобности он мог быть то страстным, то сухим. Пример страстности – это спортивные онлайны, с которыми я познакомился еще как читатель: летом 2008 года, уже сдав диплом, но еще не найдя работу, я готовился к экзаменам в аспирантуру и зачитывался онлайнами с футбольного чемпионата Европы. Спорт меня не интересовал совершенно, а вот тексты Сашки Поливанова или Андрея Мельникова завораживали. Что онлайн надо обновлять, я понимал по крикам, залетавшим в окна, и с удовольствием читал: «ГОООЛ! Ковальчук! Йо-йо-йо! ПАВЛЮЧЕНКО! Охереть, извините. <���…> На трибунах слышно только «Россия! Россия!» И это, извините, тоже порождает только мат. С позитивными коннотациями, естественно».

Пример неэмоциональности «Ленты» – это, конечно, язык ее новостей, обсуждению стандартов которого было посвящено не одно эмоциональное совещание. Впрочем, бесстрастный – не значит пресный или скучный; главное, чтобы язык не заслонял фактуру. А фактура иногда бывает такова, что чем спокойнее ее изложишь, тем больше выиграешь – и речь не только об общественно-политических новостях, но и, например, о рубрике «Из жизни», она же «Одли», она же «Ад». В те времена, когда большинство СМИ (и даже милицейских пресс-служб!) предпочитали шутить, рассказывая о забавном, «Лента» сохраняла каменное выражение лица и, экономя знаки на глупых шутках, занимала пространство дополнительными подробностями: в результате текст начинал выглядеть так гротескно, словно срастаясь с абсурдной действительностью – чаще всего российской. В те времена, когда в «Из жизни» писали все редакторы по очереди, я особенно следил за новостями Тани Ефременко (Зверинцевой), главным мастером бесстрастного, сжатого, но подробного стиля. Позднее Таня, человек глубокий, эмоциональный и философски настроенный, перешла в раздел «Преступность», где окончательно и нашла себя. 13 января 2011 года «преступная Таня», как мы назвали ее в твиттере, опубликовала знаменитый текст «Смерть под елочкой» – о преступлениях, совершенных россиянами за новогодние праздники. Никогда еще интонация перечисления и систематизации не звучала столько гротескно: