Батист Болье - Тысяча и одна ночь отделения скорой помощи

Мадам Андерсен работала адвокатом. Любила хорошие книги, хорошие вина, путешествия, живопись, красивых мужчин. Мадам Андерсен была красива и любила красивые вещи, а красивые вещи любили ее: она вела красивую жизнь.

“Да, природа на тебя не поскупилась”, – подумала Амели.

Она кое-как взяла себя в руки и продолжала прием: такой арт-объект кого угодно взволнует.

Когда Амели стала спрашивать ее о контрацептивах, пациентка ее остановила:

– Вы не читали мою историю болезни?

– Нет, а зачем?

Мадам Андерсен окинула Амели взором своих изумрудных глаз, чуть наклонила вперед торс греческой статуи и улыбнулась очаровательной улыбкой с легким оттенком грусти:

– У меня врожденная агенезия матки. Я появилась на свет без нее.

Нет, природа все-таки на тебя поскупилась…

Никогда не доверять внешности.

Даже средь бела дня. Даже среди солнечного дня.

В лифте

Большая железная клетка остановилась на втором этаже. Вошла дама. Я вжался в угол, старясь остаться незамеченным.

Моя голова пухла от воспоминаний. Они клубились под львиной гривой.

Год назад, когда мы виделись в последний раз, мать вытянула ладони к окну, к солнцу. У нее были старушечьи руки. Да и вся она за несколько дней превратилась в старуху. Я стоял у нее за спиной, поддерживая ее поднятые руки.

– Еще выше? Вот так?

Она кивнула.

– Ты помнишь, что я тебе говорила, когда ты был маленьким?

Я повторил урок:

– Жизнь – это дар: чувствуешь тепло на лбу, чувствуешь, как лучи скользят между пальцами? Значит, ты живешь.

Она обвила руками мою голову, упавшую ей на грудь.

– Иди дальше. Не печалься. Кто-то, войдя в эту палату, увидит двух человек: меня, больную женщину, и тебя, юношу, ухаживающего за ней. Но если бы он поднялся высоко-высоко, он уже смог бы отличить ту, которая лежит на кровати, от того, который стоит рядом. Он бы увидел лишь белую точку, затерянную среди безбрежной белизны. Все связано… Вспомни: ты лежал в постели, тебе было шесть лет. Я тебе рассказывала, как кровь Аякса превратилась в гиацинт. Все думали, что он умер, а он стал цветком. Все схоже. Возьми пшеничное зернышко. Посади его в землю. Тебе покажется, что оно гниет. Вернись к нему летом, и увидишь колосья. Ничто когда-то существовавшее не исчезнет. Я не умру, ведь ты мое продолжение.

Третий этаж, Пуссен

Мадемуазель Ликорн, девятнадцать лет, две недели назад ей пересадили почку. Новый орган работает исправно, но ее стали мучить кошмары:

– Всегда один и тот же со дня операции.

Шеф ее успокоил:

– Обезболивающие средства иногда вызывают нарушения сна.

Она его не слушала:

– Я в торговом центре, и на меня летит огромный поезд!

Пуссен посмотрел на хирурга, который посмотрел на девушку, которая посмотрела на отца, который посмотрел на медсестру, которая посмотрела на Пуссена.

Сцена из вестерна: все ждут, кто первый потянется к кобуре. В конце концов шеф, словно фокусник, достал кролика из шляпы:

– Снизим-ка мы дозу морфина.

Ну вот! Все вышли из палаты. Пуссен, словно маленький мальчик, верящий в чудеса, произнес:

– Очень странно: из всех возможных кошмаров ее мучит именно этот! Донор анонимный, и никто, кроме нас и хирурга, не знает, кто это такой.

Шеф достал из шляпы еще одного кролика:

– Я не статистик и не математик.

И тем более не волшебник.

Прежним хозяином новенькой почки мадемуазель Ликорн был самоубийца двадцати восьми лет. Он бросился под поезд.

Девушка, лежа в кровати, смотрела в окно: с новой почкой ей не придется проводить диализ три раза в неделю по четыре часа.

В лифте

Дама вышла, ее место занял молодой человек. Он держал в руках телефон и играл, позабыв обо всем на свете. Тем лучше, не помешает мне копаться в воспоминаниях, забившись в угол.

Год назад в такой же палате, как седьмая, моя мать протянула руку к тумбочке. Я поднялся, взялся за железную ручку ящика, вытащил книгу, взглянул на нее: это была наша книга. Ellâm onru.

Сегодня я ее потерял, не знаю, куда она подевалась. Не страшно, она – в каждой странице, в каждых устах, в каждом написанном слове. Книги всегда рассказывают одну и ту же историю.

Я наклонился к ней:

– Ты не умрешь, я твое продолжение.

Я вдохнул, она тоже.

Назавтра после той встречи, в день ее смерти, снежная буря преградила дорогу мне и моим родным. Больница находилась совсем рядом, всего в нескольких десятках километров, но мы не могли сдвинуться с места: туннель закрыли, через перевал пути не было. Если бы шоссе не засыпал снег, если бы он перестал падать, мы были бы с ней. До самого конца.