Владимир Жуков - Север выходит на связь

Какой, спрашиваем, Стромилов? Радист-полярник? Да, слышим в ответ, он самый. У нас даже настроение поднялось: и дело необыкновенное, и наставник видный.

Встретил нас Стромилов так, будто мы век знакомы. Радушно, доброжелательно, как равных. Признался: зашился, выручайте. А работы действительно невпроворот. Познакомились с радиостанцией, и тотчас Стромилов усадил нас за рабочие места — по технологической цепочке вслед за ОТК. Стали мы принимать от завода «Север» за «Севером», проверять его электрические и конструктивные параметры. Зачастую сутками не выходили из цеха.

Проверишь и, прежде чем поставить свою подпись на документации, волнуешься: все ли проконтролировал? От качества радиостанции зависел подчас успех боевого задания, даже жизнь не одного только радиста, но и целого отряда партизан, группы разведчиков. Думалось, что ты сам с этой вот радиостанцией, что перед тобой, в тыл врага собираешься.

Но не только к проверкам сводилась наша военпредовская деятельность. Вместе с технологами, диспетчерами ломали голову над тем, где без ущерба можно, скажем, заменить дефицитную латунь на сталь, резонно ли допустить те или иные потребовавшиеся производственникам небольшие отклонения в схеме. Вносили и сами предложения, как улучшить качество продукции.

Поздней осенью 1941 года Николай Баусов задал вопрос: «Правильно ли будет зимой выпускать радиостанции в сумках из брезента зеленого цвета? Не станут ли они демаскировать радистов?» На следующий же день появился приказ об изменении технической документации по предложению военпреда: отныне зимой сумки для «Северов» стали делать белыми, под снег.

Внес Баусов и еще одно «зимнее» предложение. Задумался: не заменить ли телефоны, наушники, входящие в комплект рации, шлемофонами, которыми пользуются летчики? Ведь партизанские радисты наверняка будут работать не только из теплых помещений, скорее всего им придется располагаться на открытом воздухе, в мороз. А разве наденешь плотно шапку, так, чтобы не замерзнуть, если на голове телефоны? Да и давить на голову могут наушники, отвлекать внимание радиста.

Миронову предложение понравилось, похвалил Баусова. Вскоре нам рассказали, с каким удовольствием радист, отправлявшийся за линию фронта, примерял настоящий летный шлем на меху со вставленными в него телефонами…

«Северы» шли не только на борьбу с врагом в его тылу и не только под Ленинградом. Мы знали, что немалую часть заводской продукции грузят на транспортные самолеты, перебрасывают по воздуху на Большую землю. «Северы» таким образом растекались по всей действующей армии. Это также поднимало ответственность за нашу работу, гордость за нее.

Впрочем, свою сопричастность к боевым делам, к фронту чувствовали не только мы, военпреды, а все на заводе. Жаль, что не вел я дневника. Столько было трудового героизма, столько самоотверженности…»

— А дальше, Евгений Федорович?

Павловский молчал, курил, смотрел в окно. Июльский полдень полыхал зноем. «Волги», «москвичи», газики, обычно стоящие перед фасадом редакционного здания, теперь попрятались в жидкую тень молодых ясеней. В комнате сердито жужжал вентилятор, ворошил листки календаря.

— Дальше? — переспросил полковник, выходя из задумчивости. — Дальше, я же говорил вам, надо искать других людей. Точнее — Стрельникова.

— Того, кто создал батареи питания для раций? Мы искали, многих расспрашивали, только мало чего добились.

— А я с ним деловые контакты поддерживал, — сказал Павловский. — Может, слишком официально говорю, зато память об этом человеке навсегда в сердце.

— Он разве погиб?

— Точно не знаю. В блокаду все было возможно. Впрочем, послушайте.

Мы записали рассказ полковника. Вот он.

«Кроме головного завода, в производстве «Северов» участвовали предприятия-смежники. На одном узлы делали, на другом — лампы, на третьем — батареи. Меня Стромилов назначил представителем на всех этих объектах.

Пока в городе работал транспорт, дорога не составляла проблемы. А в декабре 41-го трамваи и троллейбусы застыли на улицах — замерзшие, заметенные сугробами. И сам идешь мимо них со скоростью престарелого. Квартал одолеешь, и надо останавливаться, дух перевести — от голода я сильно ослаб. За полдня кое-как добирался до очередной проходной.

Проверишь изделия, уладишь с производственниками нужные вопросы и трогаешься в обратный путь.

Один из моих маршрутов пролегал за Московский вокзал. С пустынного, заснеженного Суворовского проспекта, я сворачивал на боковую улицу, пока не достигал дома, с виду обычного, жилого, где, однако, располагался небольшой заводик. Возник он из лаборатории, принадлежавшей, кажется, как я слышал, Политехническому институту. Бессменным руководителем лаборатории был некто Стрельников. Говорили, будто хотели его эвакуировать еще в июле 1941 года, да он отложил отъезд, ссылаясь на незавершенные дела, а потом и вовсе оставил мысль покинуть Ленинград.