Эдуард Глиссан: Мемуары мессира Д'артаньяна. Том 1

Он помчался туда сам, чтобы его защитить, и [438] подвергался тем большему риску, поскольку боялся, как бы его не обвинили в пренебрежении мерами предосторожности из-за глупой самонадеянности. Он обещал Парламенту, что, благодаря тому количеству войск, какого он требовал, он сохранит этот пост или же будет погребен под его руинами. Итак, при превосходной обороне и не менее мощной атаке вскоре можно было увидеть, как с той и другой стороны пало множество людей, но не разобраться, за кем же остался верх.

Герцог де Шатийон, сопровождавший Месье Принца во всех его победах и в атаках на большинство городов, павших перед ним, рассердясь, что это местечко еще сопротивляется ему после стольких великих свершений, сделал тогда последнее усилие, чтобы заставить согнуться противостоявшие ему войска. Он в этом преуспел и, выгнав их из их укреплений, приказал сровнять их с землей, чтобы освободить себе проход для дальнейшего продвижения. Так его люди пробились на улицу, что вела к Собору. Шанлье сопротивлялся как нельзя лучше, и так как он помнил о слове, данном им Парламенту, он позволил там себя убить, сделав все, что только мог сделать человек разума и отваги.

Герцог де Шатийон, не находя больше ничего, что оказало бы ему сопротивление после смерти Шанлье, направился к Собору; он, разумеется, рассчитывал, что те, кто там были, сложат оружие и сдадутся в плен без боя. Но тогда, как он меньше всего опасался дурной участи, он получил ранение, от которого сначала потерял сознание. Немедленно доложили Месье Принцу, кто был бы этим гораздо более разозлен, чем был на самом деле, если бы он не был влюблен в его жену; но так как Герцог с недавних пор сделался весьма неудобным мужем, а этот Принц не любил быть стесненным, он сказал Гито, стаявшему рядом с ним, что Герцогу вовсе не стоило быть настолько ревнивым, раз уж ему оставалось так мало времени жить. [439]

Люди Герцога не оставили, невзирая на его рану, завершения завоевания, какое он начал. Войска Шанлье почти все были изрублены в куски, хотя смерть их Командира должна была бы сделать их менее дерзкими. Тем временем раненого перенесли в Венсенн, куда со всех сторон потянулись медики и хирурги. Король послал ему своих, и Месье Кардинал сделал точно так же, и он наверняка избежал бы смерти, если бы это зависело только от помощи; но его рана была смертельна, так что он прожил лишь до следующего дня. Его Преосвященство, у кого я еще служил, послал меня засвидетельствовать ему, какое горе он испытывал по поводу его положения. Я нашел Герцогиню, его жену, подле него. Она со всей поспешностью явилась из Сен-Жермена, узнав, что он был при смерти. Не то, чтобы она питала к нему большую дружбу, у нее было слишком много любовников, чтобы любить еще и мужа; и так как это была самая красивая особа при Дворе и наиболее кокетливая, он признал, но немного поздновато, что должен был поверить своему отцу, сказавшему ему перед свадьбой, что частенько опасно жениться на чересчур красивой женщине. Я нашел его совершенно растроганным подле нее; либо он сожалел, что покидает ее, или же, поскольку ему было всего тридцать лет, он не мог перенести своего несчастья с той же твердостью, как если бы был постарше. Шарантон таким образом был взят, Месье Принц вернулся в Сен-Жермен вместе с Герцогом д'Орлеаном, кто пожелал поприсутствовать при этой акции.

Кардиналу сказали, что из Парижа вышло более двадцати тысяч человек, дабы этому воспротивиться, и Месье Принц обратил их в бегство с единственным эскадроном. Одно было правдой, другое же нет. Правда состояла в том, что двадцать тысяч человек действительно выходили из этого огромного города, но вовсе не для атаки на него. Они удовольствовались тем, что высунули нос, не осмелившись на большее; но так как этот Министр был большим [440] любителем курить фимиам, даже не осведомившись больше, сказали ли ему правду или нет, он воскликнул, как только его увидел: «Месье Принц, что отныне будут делать Испанцы, если вы один убиваете больше народу, чем это делает целая армия?» Он в то же время попросил его показать ему его шпагу, видимо, предполагая, что она обагрена кровью бедных Парижан; но Месье Принц вовсе не желал восхвалений ни за что; впрочем, даже когда они были им заслужены, он ничуть не больше о них заботился; потому он просто рассказал ему, как было дело. «А, что вы говорите, подхватил тот, — я далеко не отрекаюсь от того, что сейчас заявил, я сожалею о них еще больше, один ваш вид для них более опасен, чем вид Василиска; обратить в бегство двадцать тысяч человек, лишь взглянув на них, это поистине свершение, присущее только вашему Высочеству».