Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Поселок Бутугычаг. Начало 50-х гг. ХХ века.

Обогатительная фабрика и ее поселок располагались на гораздо более живописном и привлекательном месте, чем рудничный поселок, не говоря уже о руднике. Здесь намного ниже и теплее. В довольно широкой долине протекает речка, и хотя лиственничный лес здесь в значительной степени тоже вырублен, все же остается много молодняка и вообще много зелени. Склоны долины покрыты кустарником кедрового стланика и лиственничным молодняком в нижней части. На берегах — заросли лозы и тальника. Кое-где растут травы.

До 1942 года в поселке была единственная собака, которую звали Штрек, и не было больше никакой живности — ни кошек, ни кур. Я это хорошо знаю, потому что родившаяся там моя племянница Нэля, которую в возрасте 2 года 9 месяцев привезли в Усть-Омчуг, долго звала всех собак единственной известной ей кличкой, пугалась куриц и кошек, а о деревьях спрашивала: «Что это?», и на лице у нее при этом было написано большое удивление.

Скучно было в это время в рудничном поселке. Развлечений не было никаких, не было кино, потому что не было клуба, и нельзя было привезти фильм, так как дороги не было. Аэродром еще не подсох как следует, и потому самолеты не могли здесь садиться, чтобы доставить хотя бы газету. Один раз на моих глазах над поселком появился У-2 и сбросил почту. Я видел, как от самолета отделился белый комочек и понесся к земле. Потом он исчез, а на этом месте, на крыше большого больничного здания, стоявшего посреди лагеря, появилась черная дыра, пробитая этим комочком.

В середине мая мы с братом два раза ходили на аэродром встречать его жену. В первый раз сходили впустую, так как рейс самолета тогда не состоялся, кажется, из-за того, что площадка еще недостаточно просохла. Кажется, второй наш поход был успешным. Мы встретили Лилю, а потом она ехала верхом на лошади, которую Воля там достал, а мы шагали пешком.

Я продолжал готовиться к полевым работам, комплектовал партию, два или три раза ходил на субботник по сбору касситерита. На этом руднике оловянный камень был (именно был, потому что теперь его уже нет) особенно необыкновенно красив. Крупные (20 мм в поперечнике) квадратные, дипирамидальные кристаллы образовывали красивейшие сплошные друзы или щетки с горным хрусталем и с исландским шпатом. Должно быть, далеко не все геологические музеи мира, а лишь некоторые, редкие из них имеют такие экспонаты. Во всяком случае подобных им нет в нашем горном институте. Должно быть, можно было бы больше пользы извлечь из эксплуатации этого месторождения, если бы продавать всю руду в виде образцов для музеев всего мира. Но стране нужен был этот военный металл, и никто не думал о том, чтобы из него извлекать больше пользы.

Наконец в конце мая мне подобрали рабочих: Алексея Ивановича Сазонова, Галина, Евпанешникова, Сафронова, Галаудзе и промывальщика, бывшего конокрада Василия Рукаса. Можно было начинать работу.

4 июня прямо с рудника, без лошадей, нагрузивши рюкзаки консервами и другим продовольствием, мы вышли в первый маршрут, который занял около недели. Нас было 5 человек: я, Парфенюк, Орловский, Евпанешников и Галин. Все остальные во главе с прорабом А. И. Чащиным оставались пока в поселке, так как опробование речных отложений долин еще нельзя было начинать, — борта русел еще не оттаяли. С нами была палатка, но печку мы с собой не взяли, о чем очень скоро пришлось пожалеть, потому что на другой же день испортилась погода, пошли дожди, похолодало.

В первую ночь погода была отличная, и надобности в палатке не было. Когда устраивались на ночлег, Евпанешников сказал, что он будет сейчас спать, как директор на «материке». Он же рассказывал тогда какие-то эпизоды из того периода своей жизни, когда служил моряком и плавал, кажется, на рыболовном сейнере близ Магадана. Тогда же мне врезалась в память и нелепая поговорка, которую он непрерывно повторял: «Наш брат кобылка…». Что это значит — не знаю. На другой день, когда уже нужно было останавливаться на ночлег, неожиданно стал накрапывать дождь. Пришлось быстро растянуть палатку между деревьями прямо на ягеле, который только что был сухим и хрустел под ногами, а теперь очень быстро отсырел. В палатке было холодно и неуютно.

Утром мы пробудились под шепот дождя по скатам палатки. Тогда я слышал этот шуршащий шорох впервые, а как много раз потом приходилось мне его слушать и как много чувств испытывать в связи с ним. Вызывал он главным образом досаду. Бывало, кончается лето, близится конец полевых работ, вернее, приближается срок их окончания, а задание еще не выполнено, а дожди заставляют опасаться того, что оно может остаться незавершенным, если не принять крайних мер, то есть не начать вести маршруты под дождем. А работа под дождем — дело невеселое, уже даже не говоря о том, что мокнуть на ветру холодно, сыро и неприятно; плохо вести наблюдения, трудно делать записи, оберегая бумагу от струй воды, особенно плохо и трудно писать, когда бумага рыхлая, вроде газетной, промокающая и распухающая. Трудно также делать отметки на карте, тоже оберегая ее от воды.