Сергей Никоненко - Далёкие милые были [litres с оптимизированной обложкой]

«Разворачивайтесь в марше» – эта строка определила характер литературно-музыкальной композиции. За основу я взял поэму «Хорошо!» и в неё вмонтировал несколько стихотворений.

рубила речовку группа слева.

подхватывала ритм группа справа.

Зазвучали марши. Небольшие группки маршировали, скандируя стихи. Было видно, что участникам постановки очень нравится такое энергичное действие. В нашей программе: «Левый марш», «Стихи о советском паспорте» и даже «Кем быть?».

К памятной дате у нас всё было готово. Нам сообщили, что из Москвы приедет руководство партийных органов и даже сестра Маяковского Людмила Владимировна и друг поэта Павел Ильич Лавут. Я припомнил, что в поэме «Хорошо!» есть строки, посвящённые Павлу Ильичу. Быстро нашёл их и, выучив, вмонтировал в композицию.

Наступил день торжественного мероприятия. Прибыли высокопоставленные гости, родители. Приехали сестра и друг поэта. Зазвучал пионерский горн, забили барабаны. Внесли на эстраду и водрузили по центру красное знамя. Под звуки «Марша энтузиастов» был установлен портрет Маяковского, а под ним большая корзина полевых цветов.

Началось представление нашей поэтической композиции. Я тоже принимал участие – примерно четверть программы читал лично. Когда дошла очередь до фрагмента из 16-й главы поэмы «Хорошо!», я остановился около друга поэта:

Зал рукоплескал человеку, имя которого увековечено в поэме. Концовка композиции сопровождалась бурными аплодисментами:

У нас всё получилось! После выступления старшая пионервожатая организовала фотосъёмку участников мероприятия вместе с Павлом Ильичём и Людмилой Владимировной, которая очень просила, чтобы ей обязательно привезли фотографии. Она оставила свой адрес и телефон. В конце дня я уехал в Москву на автомобиле вместе с Людмилой Владимировной.

В 1958 году в столице пролетарскому поэту установили памятник. «Пролетарский поэт» – так его тогда называли. Я несколько раз заново открывал для себя этого уникального творца. Агрессивный ниспровергатель, громила, правофланговый большевистской идеи, готовый «кастетом кроиться миру в черепе»… а в жизни проявлял себя как сюсюкающий хлюпик, особенно в отношениях с любимой. Похоже, что этого «недуга» не избежали и другие мощные деятели в ту переломную эпоху. Аристократы духа Блок, Бальмонт – непостижимо странными были они со своими близкими, особенно с дамами сердца.

Тёплый июльский день. Собралось много народу. Зазвучали речи, слетело покрывало, и обнажился монумент поэту Владимиру Маяковскому. Место ему определили на главной улице Москвы, между Горьким и Пушкиным («После смерти/ нам/ стоять почти что рядом:/ вы на Пе,/ а я на эМ»).

Вечерело, а народ всё не расходился. Сами мы с Витькой Татарским уже третий час стояли около памятника.

– Надо бы стихи почитать, – предложил Татарский.

– Начинай, – одобрил я.

Виктору зааплодировали, кто-то крикнул: «Ещё давай!» Теперь моя очередь:

Нас поддержали – многие в этот вечер читали стихи здесь. На следующий день мы с Татарским снова были у памятника и снова читали допоздна.А на третий день пришли поэты Евтушенко, Вознесенский и другие – читали стихи Маяковского и свои собственные.

Август. Лагерь в Мещерине. Чеховым заниматься не стал – понял, что не по зубам такой материал нашему драмкружковскому составу. Вспомнил прошлое лето в «Рузе» и предложил, как мы делали там, устроить конкурс на лучшую отрядную песню. Моё участие в подготовке ограничилось помощью в инсценировке песен.

Девятнадцатое августа, день рождения Иры. Сочинил стихи для неё, записал на пластинку. Преподнёс её имениннице вместе с тортом и большим букетом гладиолусов. Увы, стихи не произвели впечатления.

За лето одолел и «Анну Каренину», и «Мадам Бовари». Не давала мне покоя загадка женской души. Анна мне тогда совсем не понравилась: «С жиру бесится или уже по самой своей натуре предрасположена к распутству, – так я для себя решил. – А Бовари ещё хуже».