Александр Карцев - Неизвестная война. Записки военного разведчика

Ослик, видимо, в шутку получил свое имя в знак того, что когда-то темной ночью он закопал свой разум под каким-то холмом. А место забыл.

Шафи предупредил меня, что он бестолковый и плохо слушается команд. Но в голосе у Шафи слышались ласковые нотки. На самом деле ослик выглядел смышленым и очень милым. Я понял, что плохо он мог слушаться только моих команд.

Шафи объяснил мне, что ослик хорошо знает дорогу на заставу. Он отвезет меня туда при условии, что я не буду ему мешать. И сам вернется домой. Мешать ему я не собирался.

В первый раз ехать на ослике было очень забавно. Ноги мои постоянно цеплялись за землю. Приходилось их постоянно приподнимать. Надолго меня не хватало. И они снова начинали считать все кочки и буераки. Но впечатления были просто потрясающие! Я впервые катался на ослике.

И по новому для меня маршруту. Вместо того чтобы подниматься по кратчайшему пути, Хуай Су повернул к седловине между вершиной горы и выносным постом. А потом по тропинке, протоптанной нашими бойцами, поднялся на заставу. И он назывался бестолковым осликом?! Хорошо еще, что я не пытался им командовать и управлять. Просто доверился. В благодарность за это Хуай Су показал мне самый легкий и простой путь к вершине.

В этот момент я почувствовал себя последним ослом. Мой кратчайший путь на заставу оказался путем отъявленного мазохиста. Самым трудным и бестолковым. Даже маленький ослик это прекрасно понимал.

Я дал ему кусочек лепешки на прощание. И отпустил.

— Ташакор, Хуай Су. Сафар ба хайр (спасибо, Хуай Су. Счастливого пути)!

Ослик налегке резво убежал обратно. Забавно перебирая своими маленькими копытцами. Убежал домой. А я долго смотрел ему вслед. Пока он не добрался до крепости Шафи.

— Спасибо, дорогой ослик. Спасибо, Шафи!

Потом Хуай Су еще несколько раз здорово выручал меня. И когда мне доводилось на нем кататься, я всегда мысленно пел песню «Мы красные кавалеристы и про нас…». Это выглядело действительно забавно — красный командир с медицинской сумкой на плече верхом на ослике со смешным именем Хуай Су.

Хорошее было время — я катался на маленьком забавном ослике. А на заставе меня ждал Пищак, который рос не по дням, а по часам. Неподалеку от нашей заставы регулярно проводились дивизионные операции, работали баграмский разведбат и полковая разведрота 345-го парашютно-десантного полка. В этом не было ничего удивительного: наша горка была не только прекрасным наблюдательным, но и командным пунктом. Да и наши танк с минометом позволяли работать очень точечно, эффективно и на довольно большую дальность. Поэтому без нас обходились редко. Но мне почему-то казалось, что война эта какая-то ненастоящая. Ведь за два месяца пребывания в Афганистане я принял участие только в одной войсковой операции. Стрельба же из танка и миномета на дальность более двух километров, когда ты не видишь реальных результатов своей работы, казалась мне больше похожей на какую-то игру. Редкие обстрелы духами заставы были делом привычным. Раненых и убитых на заставе не было.

Но вскоре уехал в отпуск начальник разведки нашего батальона Толя Викторук. И мне пришлось два месяца командовать его разведвзводом. Там война была уже настоящей. Близкой, протяни только руку… Когда я вернулся на Тотахан, кота на заставе уже не было. Наш Пищак погиб во время одного из обстрелов…

Все это время у нас на продовольственном складе (в небольшом помещении, сложенном из камней и глины, примерно 2 на 4 метра) жила старая-старая кобра — Марь Иванна. Обычно она лежала в самом дальнем углу. И сторожила коробки с куриными яйцами. Это было ее любимое занятие. За свою службу она никогда не требовала вознаграждения. Но когда приходило время, она готовила свое любимое блюдо — яичницу из трех яиц.

Мне казались забавными ее привычки. Но каждый раз, когда проголодается, она проглатывала именно три яйца. Со стороны было хорошо видно, как она широко раскрывала рот, затем просто натягивала свою кожу на куриные яйца. А потом несколько дней переваривала их. Мечтательно закрыв глаза, словно вспоминая что-то далекое и очень приятное. Наверное, свою молодость?

Когда на складе появлялся повар и начинал набирать в свою коробку банки консервов, крупу или сахар, она немного приподнимала голову и предупреждала его о том, что она еще здесь.

— Ш-ш-ш. Кы-ш-ш.

Она действительно говорила: «Кыш-ш-ш». Ошибиться в этом было невозможно. И повар понимал ее с полуслова. Это было предупреждение: консервы, крупы и сахар — твои. Яйца — мои. Иногда повар пытался проявить характер и подходил ближе. Тогда Марь Иванна удивленно приоткрывала глаза и приподнимала свое тело выше. А иногда даже била его своей головой с закрытым ртом. Пытаясь отпугнуть и одновременно оберегая свои зубы от поломки. Хотя, скорее всего, зубов у нее уже не было.