Марк Гаврилов: Похождения Козерога

Меня продолжали игнорировать, как прокажённого. Один Колесников защищал друга, как говорится, на всех перекрёстках.

Вдруг всё разрешилось самым чудесным образом: в прессе появилось правительственное сообщение о том, что арестованные врачи вовсе не убийцы, и они полностью реабилитированы. Выходило, гражданка Лидия Тимашук возвела на них напраслину. Орден Ленина у неё отобрали. Антисемиты поутихли.

Весенним днём в бане ко мне подошёл тот самый секретарь райкома, который вёл дознание по поводу «антисоветского высказывания комсомольца Гаврилова». Он спросил меня с видом заговорщика:

– Гаврилов, скажи, ты уже тогда знал правду?

Гаврилов загадочно и торжествующе улыбнулся:

– Стало быть, знал!

Но как же всё-таки сакраментальная фраза, брошенная мной в том памятном споре, дошла до райкома комсомола? Может, кто-то из одноклассников «настучал»? Да, ничего подобного!

Уверен, многие из них делились с родителями, что происходит в школе. Наверняка рассказали и о моей речи, выглядевшей как бы защитой врачей-убийц, заклеймённых партией и правительством, всем обществом. Мол, вот дурак, нашёл кого защищать! Вряд ли в семьях обсуждалось – прав Гаврилов или нет. Скорее всего, мудрые родители, зная обстановку в Советском Союзе, и то, какие беды принесёт подобное обсуждение, советовали детям помалкивать, забыть глупое, безответственное высказывание. Только в одном семействе отец, военный особист, насторожился, как говорится по должности. Он сказал сыну, что это нездоровые настроения, что их надо в корне пресекать, что он, как коммунист, просто обязан сообщить в комсомольские органы, какие гнилые идеи распространяет член ВЛКСМ. Сын, это был мой хороший товарищ, умолял отца не делать этого, но тот поступил так, как диктовала партийная дисциплина. Мне об этом со слезами рассказал сам мой товарищ:

– Зачем я, дубина, выложил отцу? Думал, он удивиться, ну, осудит, ну скажет – «делать вам нечего, лучше б к выпускным готовились». А он в райком позвонил, он ведь не мог поступить иначе.

Можно представить: именно таким выглядел механизм возникновения многих невольных, неосознанных доносов, по которым не в меру словоохотливых советских граждан преследовали, сажали, ссылали. Я тоже, кажется, нечаянно согрешил на этом поприще. Могу покаяться.

На съёмках фильма «Встреча на Эльбе» познакомился с симпатичным, умненьким мальчиком. Обменивались впечатлениями, суждениями на разные темы. Во время сцены с проходом наших танков по улицам немецкого города он заметил:

– Американские танки куда лучше.

– Больно ты знаешь, – не поверил я.

– Не я, а мой отец. Он танкист и принимал американские танки. Их нам присылали по ленд-лизу. Говорит, в них удобнее.

Мне стало обидно за наши танки. В ближайший выходной, когда у нас дома, за обеденным столом собрались гости – друзья и знакомые родителей, стал выяснять: действительно ли американские танки лучше отечественных. Был на том, званом обеде офицер, забулдыга, трепач и бабник, со странным прозвищем Шмен-де-фер. Теперь только узнал, что это название популярной карточной игры. А у того офицера непонятное словцо было присказкой ругателя, вроде, чёрт возьми. Но сей вертопрах, вроде бы, имел во время войны какое-то отношение к контрразведке. Может, заливал для пущей важности. Так он на моём «танковом вопросе» буквально «сделал стойку»:

– Это откуда такой специалист выискался?

По душевной простоте я и сказал, что это отец моего знакомого мальчика, танкист по воинской специальности.

– А ты не выдумал мальчика? – весело спросил Шмен-дефер.

– Чего ещё – выдумал! – возмутился я.

И назвал имя и даже фамилию своего нового приятеля, ибо тот, знакомясь, представился, как в старину, по всей форме. Больше мы с тем мальчиком не виделись. А Шмен-де-фер как-то, при очередном визите в наш дом, произнёс загадочную фразу, которой я не придал никакого значения:

– А папаня у того мальчика оказался с гнильцой.

Повзрослев и поумнев, сообразил, что, совершенно того не желая, я, скорее всего, сыграл позорную роль «стукача». Не исключено, что по моей милости тот невоздержанный на язык танкист отправился в «места не столь отдалённые».

Прояснились позже обстоятельства моего «дела».

Несколько лет спустя, работая во время академического отпуска в редакции «Калининградского комсомольца», я подружился с инструктором обкома комсомола, большим оригиналом, ходившим в сильные морозы без шапки. При том, что был лысым. Он-то и приоткрыл тайну, мучившую меня: почему же тогда не исключили из комсомола и школы? Оказывается, райком обратился в горком с запросом: «Можно ли исключить из рядов ВЛКСМ комсомольца за то, что он осудил арест врачей-убийц, которые, по его мысли, могли бы вылечить товарища Сталина?».