Илья Азаров: Осажденная Одесса

Читатель помнит краснофлотца Ивана Шатохина, который в канун войны получил отпуск и, услышав на вокзале тревожную весть, возвратился на свою батарею. Меня не переставал волновать этот случай. Захотелось узнать, что же стало потом с самоотверженным пареньком. Но как узнать? Нужны прежде всего сведения, откуда Шатохин родом. Связался со старым севастопольским минером А. И. Маловым. Тот навел в штабе флота справки и написал мне, что Шатохин призывался Аксайским райвоенкоматом, Ростовской области. На мой запрос из района ответили, что Шатохин Иван Иванович, инвалид войны, проживает в районе и работает в колхозе. У нас завязалась переписка. Я узнал, что в Севастополе он был до последнего дня обороны, попал в плен и перенес все ужасы гитлеровских концлагерей, но остался верным сыном Родины. А вскоре я получил от него письмо: Иван Иванович с радостью сообщал, что ему вручили медаль «За оборону Севастополя».

Вскоре мне пришлось быть в Севастополе. Там в это время проводилась конференция участников обороны. Приехал туда и генерал-полковник Хренов. Мы вспомнили с ним замечательного военного инженера полковника Кедринского. Организовав в последние часы эвакуации Одессы взрыв электростанции, он успел на какой-то из остававшихся еще у стенки катеров и прибыл в Севастополь. Он по-прежнему не берег себя, заботясь лишь о выполнении долга. В Севастополе и сложил свою голову. Мы поехали с Аркадием Федоровичем на кладбище Коммунаров и нашли его могилу.

Гранитный памятник. На нем четкая надпись: «Начальник инженерных войск Отдельной Приморской армии полковник Кедринский Г. П. погиб смертью храбрых при обороне города Севастополя. 1897–1942 гг.». Спи спокойно, наш дорогой товарищ…

Как много знакомых лиц увидел я в севастопольском Доме офицеров, где проходила конференция! Те — и не те. Седины, глубокие борозды морщин, шрамы…

С трудом узнаю Д. Г. Соколовского — начальника медико-санитарной службы Приморской армии. Был он тогда молодым энергичным врачом. Да ведь прошло почти двадцать лет с тех пор… Эта встреча многое вызвала в памяти.

Мне часто приходилось бывать в одесских госпиталях, и особенно в 44-м военно-морском. Я видел, с каким самозабвением работали врачи, сестры, санитары. Бывало так, что главный хирург госпиталя В. И. Иванов, старшие сестры А. А. Чурикова и Н. В. Матвеева по суткам не отходили от операционного стола. Шприцы, ланцеты, скальпели играли в их руках. И ни на минуту, даже для того чтобы поесть, врачам и сестрам нельзя было оторваться от дела: они спасали жизнь людям. Выбрав подходящий момент, их товарищи подходили то к хирургу, то к сестре, вкладывали им в рот бутерброды, вливали из чашечки бульон, кофе. Работа продолжалась без перерывов.

До 30 операций в сутки делал Вениамин Иванович Иванов. Это он поднял на ноги политрука шахтерской роты Пронина, приговоренного, казалось, к смерти. «Какие люди, — говорил мне там же, в госпитале, спасенный Ивановым комиссар 1-го морского полка Митраков. — Когда только они отдыхают? Все время с нами».

— А Зеликов? Где Зеликов? — спросил я у Соколовского.

— Не увидите вы его, Илья Ильич. Расстреляли… В июне сорок второго года заболел. Предлагали эвакуироваться — ведь он сам стольких эвакуировал. Отказался Михаил Захарович. Больным его захватили в плен. Больного и расстреляли…

По окончании конференции пригласил меня к себе, на Северную сторону, Алексей Степанович Потапов. Весь израненный, несчетное число раз контуженный, он вскоре после войны вынужден был расстаться со службой.

Мы поехали на машине по Инкерманскому шоссе, обогнули бухту. Алексей Степанович остановил машину у густо обвитого виноградом домика. Мы сидели в саду. Потапов угощал персиками, выращенными своими руками.

Алексей Степанович рассказывал, как однажды ночью под Одессой он с одиннадцатью разведчиками был окружен ротой противника. Положение такое, что хуже трудно придумать. Но разведчики — народ смелый и находчивый. Они не только проложили дорогу из окружения, а прихватили еще и пленных. Особенно запомнились Потапову из этих разведчиков два храбреца — краснофлотцы Симонец и Сурнин. Я тоже знал Михаила Сурнина. Когда сказал Алексею Степановичу о мемориальной доске на улице Пастера в Одессе, на которой высечено и имя Сурнина, глаза его гордо блеснули, как будто фамилия на доске была его, Потапова.

— Вот тебе и Песочная… — углубившись в свои мысли, вдруг выдохнул он.

Я вопросительно взглянул на собеседника.