Расул Гамзатов - Мой Дагестан

Бежали из Дагестана грабители. Бежали британские десантники. Бежал Казимбей, бежал Саидбей, внук Шамиля.

— Где сейчас Саидбей? — спросил я в Стамбуле.

— Уехал в Саудовскую Аравию.

— Зачем?

— По торговым делам. Там у него есть немного земли.

Торговцы! Не пришлось вам поторговать в Дагестане. Революция сказала: "Базар закрыт". Кровавой метлой вымела она из горской земли всю нечисть. Теперь лишь чахлые тела "защитников и спасителей Дагестана" бродят где-то в чужих краях.

Несколько лет тому назад в Бейруте состоялась конференция писателей стран Азии и Африки. Меня тоже послали на эту конференцию. Приходилось иногда выступать не только на конференции, но и в других местах, куда нас приглашали. На одном таком вечере я рассказывал о своем Дагестане, о его людях, обычаях, читал стихи разных дагестанских поэтов и свои.

После вечера на лестнице меня остановила молодая красивая женщина.

— Господин Гамзатов, можно ли поговорить с вами, не уделите ли вы мне немножко времени?

Мы пошли по вечерним улицам Бейрута.

— Расскажите о Дагестане. Пожалуйста, все, — просила моя неожиданная спутница.

— Но я только что рассказывал целый час.

— Еще, еще!

— А что вас интересует больше?

— О, все! Все, что касается Дагестана!

Я начал рассказывать. Мы брели наугад. Не давая мне еще закончить, она просила:

— Еще, еще.

Я рассказывал.

— Прочтите свои стихи на аварском языке.

— Но вы же ничего не поймете!

— Все равно.

Я читал стихи. Чего не сделаешь, когда просит молодая красивая женщина. К тому же в ее голосе чувствовался такой искренний интерес к Дагестану, что отказать было нельзя.

— А не споете ли вы аварскую песню?

— О нет. Петь я не умею.

"Сейчас заставит меня танцевать", — подумалось мне.

— Хотите, я вам спою?

— Сделайте милость.

В это время мы вышли к морю, зеленовато освещенному яркой луной.

И вот в далеком Бейруте неизвестная мне красавица на непонятном языке запела для меня дагестанскую песню "Далалай". Но когда она запела вторую песню, я понял, что поет она на кумыкском языке.

— Откуда вы знаете кумыкский язык? — удивился я.

— К сожалению, я его не знаю.

— Но песня…

— Этой песне меня научил мой дедушка.

— Он что, был в Дагестане?

— Да, в некотором роде он бывал.

— Давно?

— Видите ли, мой дед — Нухбек Тарковский.

— Полковник?! Где он сейчас?

— Жил в Тегеране. В этом году умер. Умирая, он все время просил меня петь ему эту песню.

— О чем она?

— О перелетных птицах… Он меня научил и одному дагестанскому танцу. Смотрите!

Женщина вся засветилась, как молодая луна, она легко вскинула руки и поплыла по кругу, словно лебедь по озеру.

Потом я попросил ее еще раз спеть песню о перелетных птицах. Она и перевела мне слова. Придя в гостиницу, я по памяти записал песню, но уже переводя на аварский язык.

Да, в Дагестан пришла весна. Но я все думаю: какое отношение имеет князь Нухбек Тарковский к этой песне о перелетных птицах? Зачем ему, живущему в шахском Тегеране, вспоминать солнце красных гор, ему, полковнику, который бежал от революционного края и от мести Дагестана? Как он мог испытать чувство тоски по родине?

Сначала, живя в Иране, Тарковский говорил: "То, что произошло со мною и с Дагестаном, — ошибка судьбы, и я вернусь туда, чтобы исправить эту ошибку". Он и вместе с ним другие эмигранты каждый день ходили на берег Каспия, чтобы узнавать новости из Дагестана. Но они видели каждый раз, что на мачтах кораблей, плывущих по Каспию, полощутся красные флаги. Осенью, глядя на летящих с севера птиц, тоскующая его жена пела песни. Пела она и эту песню о перелетных птицах. И сначала князю Тарковскому эта песня очень не нравилась.

Шли годы. Выросли дети. Состарился полковник. Он понял, что навеки лишен Дагестана. Он понял, что Дагестану предназначена другая судьба, что страна эта сама выбрала для себя единственный и правильный путь. И тогда престарелый князь тоже запел песню о перелетных птицах.

Отец говорил:

— Дагестан не пойдет с теми, кто не пошел с Дагестаном.

Абуталиб добавлял:

— Кто сел на чужого коня, тот быстро свалится. Наш кинжал не идет к чужому покрою одежды.

Сулейман Стальский писал:

"Я был подобен клинку, зарытому в землю. Советская власть вытащила меня, отчистила от ржавчины, и я заблистал".

Отец еще говорил:

— Хоть мы и всегда были горцами, но только сейчас поднялись на вершину горы.

Абуталиб добавил: