Ганс Баур: Личный пилот Гитлера. Воспоминания обергруппенфюрера СС. 1939-1945

Начальник лагеря, имевший звание лейтенанта, получил от своих подчиненных прозвище Бык. Мы называли его так же. Он был надсмотрщиком в самом худшем значении этого слова, который не делал никаких послаблений даже для инвалидов, выполнявших все хозяйственные работы по лагерю. Несмотря на их тяжелую жизнь, их всегда обделяли, когда раздавали одежду и другие необходимые вещи. Было больно смотреть на наших стариков – некоторым из них было уже за шестьдесят, – которые ворочали огромные стволы деревьев. Все, что не годилось для расположенной поблизости лесопилки, включая стволы деревьев диаметром в метр, поступало в лагерь в качестве топлива. После многочисленных протестов, высказанных нами проверяющей комиссии, старики больше не таскали бревна, но продолжали пилить и обтесывать лес. А для того чтобы перепилить бревно толщиной в метр, надо сделать по крайней мере три тысячи движений пилой. Некоторым очень старым или нетрудоспособным людям в учетных карточках сделали отметку «инвалид».

Я стал портным и шил перчатки. Я сшил сотни пар и ни разу не получил ни одной копейки за свою работу. Более того, оказалось, что моя работа не устраивает некоего русского из числа заключенных, который, тем не менее, занимал небольшую ответственную должность. Он сказал, что я должен явиться к начальнику лагеря. Поскольку вы никогда не можете заранее знать, когда вы вернетесь обратно из подобного путешествия, я, полагая, что меня отправят в штрафной изолятор, надел свой стеганый ватник. Начальник начал на меня кричать, что я ужасно ленив, плохо работаю и к тому же некачественно. Я ему ответил, что бригадир весьма доволен моей работой. Тот человек, который на меня пожаловался, не посоветовался с ним перед тем, как выдвигать свои обвинения. Я попросил, чтобы он предстал передо мной и повторил свои претензии. Конечно, это был обычный метод, используемый администрацией лагеря для того, чтобы настраивать одних заключенных против других. Ответственного заключенного так и не вызвали. Начальник лагеря спросил меня, сколько часов я работаю каждый день, а я ответил, что работаю по четыре часа, как мне и предписал врач. Он придерживался того мнения, что я могу работать и по восемь часов, поскольку пошив перчаток это и не работа вовсе. Мой ответ был простым и ясным: «Мне предписано работать по четыре часа каждый день, и я не собираюсь работать больше. Для меня это и так более чем достаточно». Его ответ также был кратким. Я должен посидеть в штрафном изоляторе в течение последующих пяти дней и как следует подумать о том, буду ли я работать по восемь часов в день. На этом наша дискуссия и закончилась. Вызвали охранника, он и запер меня в штрафном изоляторе, который представлял из себя обычный подвал с голыми бетонными стенами, размером примерно 1,2 на 1,8 метра. Поскольку у меня нет одной ноги, мне дали стул, на котором можно было сидеть. Все остальные сидели на холодном полу. Ночью можно лечь на нары.

Некоторое время я сидел в подвале один. Вскоре ко мне присоединились некоторые мои товарищи, доктора Редер и Реманн, которых начальник лагеря также отчитал за плохую работу. Вскоре нас там собралось семеро. Начальник никогда не допускал того, чтобы штрафной изолятор пустовал.

По ночам в этом бетонном мешке становилось невероятно холодно. Тепла от одной печи вполне хватало бы на две подвальных камеры, но недоставало топлива, чтобы ее как следует растопить. В первое утро охранник попросил меня написать в тетради причину, по которой я здесь оказался. Я отказался, заметив, что не знаю, почему я здесь нахожусь, если только не считать это прихотью начальника. Писать что-либо не имело никакого смысла, поскольку каждое слово могло быть истолковано превратно. На третий день охранник принес регистрационную тетрадь, в которой рукой самого начальника было написано: «Лень и плохая работа». Я назвал эти обвинения наглой ложью, но охранник не обратил на это никакого внимания. Тюрьма поглотила меня в своем чреве. Пришлось терпеть пять дней.

В этом лагере кормили ничуть не лучше, чем в других, в которых мне доводилось пребывать ранее. Порции рассчитывались таким образом, чтобы не позволить человеку умереть. Легко представить, что бы с нами было, если бы мы не получали посылки из дому. Уже много говорилось о помощи, поступавшей из Германии, но я хотел бы добавить, что эти посылки имели для нас не просто материальную ценность. Они укрепляли наш дух. Они являлись зримым свидетельством того, что о нас не забыли и о нас заботятся не только наши близкие, но еще и многие общественные организации в Германии.