Антон Бринский: По ту сторону фронта

Мы вырыли окопы, регулярно выставляли караулы, заняв, как обычная воинская часть, круговую оборону. В гурецкой школе расположился штаб. Может быть, это слово покажется слишком громким — ведь в отряде на первых порах было только 150 человек, — но отсюда исходило руководство смелыми налетами и борьбой с фашистами на 60 километров вокруг.

Ясным июльским утром — чуть только начало рассветать — прибежал в штаб Сашка Матрос из сторожевого охранения.

— Товарищ командир, там хлопцы на окраине задержали одного. Брешет, как собака, а сам глазами так и шныряет.

— Ну что же, ведите сюда, — ответил я, — мы с ним потолкуем.

Привел широкоплечего парня в красноармейской форме с плащ-палаткой, переброшенной через плечо. Он не стал дожидаться, пока его спросят, а сразу же, переступив порог и вытянувшись в струнку, отрапортовал:

— Старший лейтенант Щербина. Прислан по спецзаданию для работы в тылу.

Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга. Может быть, мои товарищи и недоверчиво отнеслись к задержанному, но мне этот парень понравился сразу. И вовсе он не шнырял глазами: лицо у него было открытое, смелое и взгляд прямой.

Тишину нарушил Нелюбов.

— Говоришь, прислан для работы, так почему же ты не работаешь? Где твои люди?

Щербина замялся.

— Люди?.. Нет у меня людей. Погибли мои люди. Вот теперь я и пришел до вас.

И он виновато улыбнулся.

— Садитесь, рассказывайте.

Из его слов мы узнали, что три человека, переброшенных вместе с ним через линию фронта, погибли в первой же стычке с немцами, и он некоторое время скитался, ища встречи с партизанами. Около Полоцка, где он служил прежде и где у него были верные люди, он собрал и сумел спрятать оружие и боеприпасы, рассчитывая, что они пригодятся или ему, если он сам сорганизует группу, или партизанам, если он их встретит.

Мы поверили Щербине, но решили все же испытать его. Пускай он сам вместе с одним из наших людей отправится к Полоцку и доставит в Гурец спрятанное оружие. Оружия у нас не хватало.

Договорились с председателем колхоза — он написал справки, что колхозники Щербина и Литвяков отправляются в Полоцк за лошадьми, уведенными из деревни во время отхода Красной Армии. Переодели обоих в гражданское платье и отправили.

Прошло дней десять-пятнадцать, и в половине августа, грохоча по пыльной дороге, в деревню въехала телега, нагруженная соломой. Наши путешественники шли рядом, понукая усталых лошадей. Они были голодны и веселы. Черная борода, выросшая за эти дни, обрамляла подбородок Щербины, и на веснушчатом лице Литвякова появились довольно длинные, но негустые рыжеватые волосы.

— Принимай оружие!

Под соломой оказалось два станковых пулемета, ручные пулеметы, винтовки, патроны.

— Задание выполнено. Литвяков, доложите, как было дело.

И Литвяков рассказал.

— Ну, вот как было дело… Прошли мы отсюда километров двадцать и видим, что так, пожалуй, придется тащиться больше месяца. В первой же деревне запрягли пару лошадей и давай на колесах до самого места. Я хотел проселком, думал, так спокойнее, а он (кивок в сторону Щербины) — нет, сворачивай на большак. И верно: едем открыто, мы тут и немцы тут. «А ну как догадаются?» — думаю. А они и не смотрят. Должно быть, считают, что нас уже проверяли. Только под конец задержали: колонна артиллерии шла. Посмотрели документы, не знаю, чего уж они там поняли, но говорят: «Пошоль! Вайтер!» Тут Василь Васильевич (опять кивок на Щербину) и выдумал тянуться вслед за колонной, по крайней мере, больше проверять не будут. Так и ехали… Ну… Потом, как добрались до места, забрали оружие и к вечеру погрузились. Назад. Воз тяжелый. Лошади еле ноги передвигают. Я опять смотрю на немцев с опаской. Как не догадаться, что в соломе не может быть такой тяжести!.. Да тут еще случай вышел. Остановились в одной деревне, только лошадей выпрягли — глядим: к хате подъезжают две машины немцев. Вылезают и в хату, а другие остались во дворе. У меня сердце так и екнуло. А Щербина кружится вокруг подводы, поправляет солому. Да еще заговаривает с немцами: про погоду, не хочет ли пан покушать, глаза отводит. Я вижу такое дело, стал запрягать. Выезжаем на улицу, а лошади заупрямились — ведь не отдохнули. А немцы в спину смотрят, кто знает, чего им придет в голову. Не знаю, как и выбрались. Щербина идет рядом и смеется: «Что, говорит, струсил? Ничего, брат, у меня у самого кошки на душе скребут»… Вот… Так и доехали…

С уважением и, пожалуй, даже с восхищением глядел Литвяков на Щербину. А тот, не принимая участия в разговоре, доедал вторую миску каши. Партизанский экзамен он выдержал.