Айно Куусинен: Господь низвергает своих ангелов (воспоминания 1919–1965)

Наибольшее внимание привлёк к себе приезд в 1948 году восьмисот армян из США. В их честь в Ереване проводился торжественный митинг. Один знакомый, присутствовавший на этом митинге, рассказывал мне, что на самой большой площади Еревана выстроили трибуну, и, стоя на ней, армяне со слезами на глазах, воздев руки к небу, благодарили за то, что им была дана возможность вернуться домой. Наиболее впечатляющую речь сказал пожилой врач, он рассказал о своём глупом, непослушном сыне, тоже враче, который не захотел уезжать из Америки. Коренные армяне в глубине души, наверное, посмеивались над теми, кто вернулся в СССР.

В трагикомическую ситуацию попал владелец обувной фабрики, приехавший из Америки. Он захотел свою фабрику преподнести в дар Советскому Союзу. Самое современное оборудование прибыло морем в Батуми. Владелец произнёс речь, расхвалил свой завод, его мощность, высокую производительность и преподнёс его в дар Армении. Единственное его условие состояло в том, что он должен сам наладить оборудование и работать на предприятии техническим директором. Представители государственной власти торжественно, с благодарностью приняли дар и обещали выполнить все требования владельца. Затем бывшего владельца повезли в Ереван, чтобы продолжить торжество, а оборудование осталось на несколько дней в батумском порту. И бесследно исчезло. Старожилы-армяне потешались над наивностью своего соотечественника. Они-то догадывались, что его оборудование установят где-нибудь в другом конце Советского Союза. Ни владелец, ни армяне так завода и не увидели. Москва такой подарок из рук не выпустит.

Усилившаяся в 1947 году волна репрессий захлестнула всю огромную страну. Сталин явно решил «натянуть вожжи» и в Армении. Не секрет, что недовольство командной системой и давлением Москвы всё усиливалось, сопротивление армян возрастало. Прежде всего арестовывали бывших политзаключённых. Мой сосед, вернувшись из лагеря, провёл дома одну-единственную ночь и снова был арестован. Тогда я поняла: близится моя очередь. Снова впереди бесконечные скитания — оставаться у друзей нельзя, это для них опасно. (В этом я оказалась права. Вскоре после моего ареста арестовали и мою бывшую хозяйку, она провела в тюрьме восемь месяцев.)

Я попыталась скрыться в Казахстане. Там, я знала, осели многие, освободившиеся из лагерей Воркуты, те, кто, как и я, не могли выполнять тяжёлую работу. Жизнь в Казахстане походила на ссылку, но зато там можно было найти работу. К тому же я думала, что там возможность ареста гораздо меньше.

Я написала моему старому другу из Карелии, он жил в Демьяновке под Кустанаем, и он пригласил меня к себе. В начале марта я поехала через Тифлис и Москву в Кустанай. (Это всё равно, что ехать из Рима в Анкару через Стокгольм. Но что делать! Прямого сообщения не было.) Пятеро суток я моталась в грохоте вагонов и приехала, наконец, в Кустанай. Там стояла стужа. Выяснилось, что до Демьяновки ещё полторы сотни километров, а ехать не на чем. Через два дня я получила, наконец, разрешение лететь на почтовом самолёте. Полёт этот я не забуду никогда! Сидишь съёжившись в крохотном открытом самолётике между мешками с почтой — а ветер! Все тибетские ветры, казалось, на нас накинулись!

Скоро стало ясно, что весь мой долгий путь напрасен. Я получила официальное разрешение поселиться в Демьяновке, но дело с работой обстояло совсем не так хорошо. Здесь бывших политзаключённых тоже не брали на работу. Я поселилась у троих очень интеллигентных полячек, в деревянном домишке. Мы постоянно голодали, грязь и холод были нашими вечными спутниками. Вспоминая Демьяновку, я до сих пор не могу понять, как у этих людей хватало сил терпеть такие лишения. Жизнь в Казахстане была несравнима даже с убогой жизнью в воркутинских лагерях. Такой нищеты я ещё не испытывала. Деньги давно кончились, и я была уверена, что дни мои сочтены.

Но судьбы советских людей неисповедимы. Ко мне пришло совершенно неожиданное «спасение»: в конце мая 1949 года меня арестовали. В Демьяновке я успела прожить «на свободе» три месяца. Среди ночи к нам пришли двое: полковник по фамилии Дмитриев и какой-то майор, велели мне идти с ними. Мы поехали через степь на машине в Кустанай. Там остановились у грязной избушки, меня втолкнули внутрь, и дверь захлопнулась.

У единственного окошка сидела молодая смуглая женщина. Мы поздоровались, она спросила, за что я арестована. Я ответила, что понятия не имею, тогда она сказала: «Значит, вы политическая». Хотя я её ни о чем не спрашивала, она рассказала, что обвиняется в убийстве, но меня успокоила: «Не беспокойтесь, я вам ничего не сделаю». Я сказала, что совсем её не боюсь, и мы скоро подружились. Каждая была рада, что не одна. Она была неграмотная, и я, чтобы скоротать время, читала ей отрывки из сентиментального русского романа. Вместе мы пробыли всего несколько дней, так как полковник Дмитриев получил приказ срочно привезти меня в Москву. Зачем — он не знал, спросил только: «Вы довольны тем, как с вами здесь обращаются?»