Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Мы собирались после обеда гулять. Л. Н. беседовал со слепым. Потом он его отвел на кухню, чтобы ему дали поесть, и простился с ним.

Слепой сказал ему:

— Хотелось бы еще с вами поговорить.

Л. Н. ответил:

— Не знаю, может быть, потом еще поговорю с вами.

Пошли гулять. Но едва мы прошли полдороги до ворот, Л. Н. сказал, что раздумал гулять, и вернулся домой.

Софья Андреевна заметила:

— Это он, наверное, раскаивается, что от слепого ушел. И действительно, мы долго гуляли, а когда вернулись, Л. Н. все еще сидел со слепым. Л. Н. сказал мне потом:

— Этот слепой рассказывал много легенд. Одну я никогда не слыхал:

— Однажды Христос и апостол Петр шли по земле и видят — мужик — старик плетет плетень из лебеды. Христос спросил его: «Что же это ты, дедушка, такой непрочный плетень из лебеды плетешь?» А мужик говорит ему: «Я стар, на мой век хватит». С тех пор Бог сделал так, что люди своего веку не знают.

— Другую еще легенду он рассказал мне, которую я и прежде знал, только в другой версии.

— Жил старик праведный в лесу один. И вот люди пришли к нему и говорят: «Что же это ты в храм Божий никогда не сходишь?» Старик послушался и отправился с ними. Только они по реке в лодке поплыли, а он по воде пошел. Приехали, пошли в церковь, а в церкви черти на полу кожу растянули и на ней имена грешников записывают. Старик посмотрел, посмотрел и выругал чертей, а они и его записали. Назад он уже по воде идти не мог, а должен был в лодку сесть.

Л Н. сказал:

— Я вот умирать собираюсь, а у меня пропасть сюжетов, и нынче еще новый сюжет. У меня их целый длинный список…

Л. Н. собирается изложить в художественной форме буддийское учение «Это ты», смысл которого тот, что в каждом человеке и его поступках всегда можно узнать самого себя.

Л. Н. вспомнил как‑то:

— Когда меня маленького в первый раз взяли в Большой театр в ложу, я ничего не видал: я все не мог понять, что нужно смотреть вбок на сцену, и смотрел прямо перед собой на противоположные ложи.

1 августа. Получил письмо из Ясной от М. А. Маклаковой от 28 июля с припиской: «Лев Николаевич просил вам передать, Александр Борисович, что, конечно, все будут очень рады вашему приезду и вас ждут. Здоровье его очень хорошо, только вчера он упал на теннисе и немного ушибся и прибавил, что жалеет, что так мало.

В Ясной сейчас масса народа. Здесь Мария Николаевна (сестра Л. Н.), которая очень мечтает, чтобы вы ее еще застали». А рукою Л. Н. приписано: «Я здоров и ленив и очень рад получить ваше письмо и рад буду увидеть. Л. Т.».

6 августа. Я в Ясной. Никогда мне не бывало здесь неприятно, так тоскливо, как нынче. Л. Н. я еще почти не видал.

12 августа. Пробыл в Ясной 6–е и 7–е.

Михаил Сергеевич (Сухотин) говорил что‑то о графе Блудове.

Л. Н. сказал:

— Это был очень интересный дом, где собирались писатели и вообще лучшие люди того времени (1850–1860–е годы). Я, помню, читал там в первый раз «Два гусара». Блудов был человек когда‑то близкий к декабристам и сочувствующий в душе всякому прогрессивному движению. Но он все‑таки продолжал свою службу при Николае.

Михаил Сергеевич спросил:

— Русский ли он? Почему он граф?

Л. Н. сказал:

— Блудовы — чисто русская фамилия, а графство ему было пожаловано. Я помню, я собрал крестьян и читал им указ об освобождении. Там в конце перечислялись подписи, и кончалось словами: «…а граф Блудов закрепил». Один пожилой мужик, Еремей, все покачивал головой и говорил: «Вот так Блуд, голова, должно быть!» Очевидно, он понял так, что Блудов был всему делу голова.

Говорили о медицине. Л. Н. сказал:

— Медицина никак не может быть названа «опытной» наукой, так как в ней опыт в строгом смысле невозможен. При опытах химических возможно повторение более или менее тех же условий и, таким образом, приблизительно точное заключение о результатах. В медицине же точного опыта нет и не может быть, так как никогда нельзя повторить прежде бывших условий: хотя бы из одного того, что меняется индивидуальность больного и с нею — почти, если не буквально, все.

Л. Н. рассказывал как‑то эпизод из своего детства:

— У нас была дальняя родственница — старуха Яковлева. Она жила в Старо — Конюшенной в собственном доме. Она была очень скупа, и когда ездила на лето в деревню, детей своих отправляла вперед с обозом. Раз, я еще был тогда совсем маленьким, эта Яковлева была у нас. Она сидела со старшими, а брат Николенька взял какую‑то коробку, усадил в нее кукол и стал возить по комнатам. Когда он привез их в комнату, где сидела Яковлева, она спросила его: «Что это у тебя такое?» А он ей ответил: «А это старуха Яковлева в деревню собирается, а дети едут с обозом…»