Алексей Зверев: Набоков

Для чего весь этот маскарад, к концу которого приготовлена еще поездка В. В. в Ленинград, описанная стилистикой памфлета вроде советских сочинений про «город желтого дьявола»? Всего лишь с целью осмеять и дискредитировать собственного биографа, которого Набоков к этому времени презирал и ненавидел? С намерением деконструировать собственную автобиографию, отделаться от сделавшихся тягостными — из-за их навязчивости — воспоминаний и затем предпринять опыт нового жизнеописания? Какие-то планы такого рода у Набокова в самом деле были. Переписывать уже трижды изданную книгу он, правда, не хотел, но думал ее продолжить томом «Память, говори еще».

Видимо, нужно помнить про оба эти стимула, особенно про первый, про загодя производимую дискредитацию Филда. Но все-таки, принимаясь за роман, Набоков руководствовался главным образом не ими. Истинная тема книги обозначена метафорой, подсказавшей ее заглавие. Арлекин — прелестная бабочка, вечный набоковский символ красоты мира и магии искусства. Знаменательно, что В. В. совсем не энтомолог: лишь однажды, гуляя за городом в обществе той, кто станет второю из четырех его жен, он замечает арлекина, сидящего на садовой ограде, и тут же спутница, опуская его с небес на землю, констатирует: это обыкновенная капустница из тех, которым дети с младенческой жестокостью обрывают крылья.

Наделенный, по его собственным уверениям, способностью создавать дивные словесные узоры, — она и сделала ему имя в литературе, — В. В., однако, лишен самого главного: умения видеть арлекинов, когда вокруг обыкновенные деревья и звучат обыкновенные слова. У него нет дара так соединять иронию и образ, чтобы получился «тройной арлекин», а не тот изысканный каламбур, которым не удовольствовалась бы старая родственница, в раннем детстве внушавшая ему: арлекины повсюду, смотри на них, играй. «Изобретай мир! Сотвори реальность!»

«Я так и поступил, — доканчивает рассказ об этом эпизоде своего младенчества В. В. — Так и поступил, клянусь Юпитером. Я изобрел свою двоюродную бабку, чтобы увековечить те мои первые сны наяву». Но горячность не повышает доверия к этим клятвам. Собственно, ощущение, что он только чей-то не очень удавшийся двойник, то, которое неотступно преследует В. В., больше остального порождается тайным пониманием, что арлекин не пропорхнул над написанными им страницами. Что тень арлекина не распознать, когда герой вспоминает прожитую жизнь, удостоверяясь, что он всего лишь «неведомый близнец, ухудшенное издание чужого бытия».

Для Набокова арлекин должен был служить и метафорой, которая обладает сокровенным личным значением. Это одна из самых знаменитых масок, созданных человеческой фантазией, а когда в 1923-м произошла первая встреча начинающего писателя Сирина и Веры Слоним, будущая спутница Набокова — они познакомились на костюмированном балу — была в маске. «Другой писатель», которого В. В. вспоминает с нескрываемой завистью, смог, увидев арлекина, сделать его ручным и превратить в свою музу. В. В., чей узор жизни сплетается из жен, измен, комплекса своей безродности и всегдашнего ощущения, что его по-настоящему не оценили, лишь уверяет себя, будто завету той двоюродной бабки — она, кстати, была из Толстых — он следовал неуклонно и всегда.

В действительности Вадим Вадимыч существо не слишком привлекательное, и только в последней части романа автор вдруг начинает щедро его осыпать свидетельствами своей любви. Действие этой части начинается в тот день, когда, насовсем покидая колледж, где он преподавал, пока не прославился «Королевством у моря», В. В. роняет папку с рукописями, и пленительная особа, ровесница, а когда-то одноклассница его дочери, бросается собирать разлетевшиеся по газону листки. Эта встреча и все последующее — особе суждено стать четвертой миссис N. — изображено не без слащавости и заставляет вспомнить описание спальни молодых супругов, которую обставляли тесть и теща Чорба, не позабывшие ни о перине, ни о коврике в изножье, с надписью «Мы вместе до гроба». Однако умиленность не в состоянии оживить кукольную фигуру героини, оставленной без имени, так как В. В. не описывает ее, а непрерывно воспевает, пользуясь восторженным «ты». Не помогли и прямые цитаты из «Других берегов», из последней, предельно лиричной главы, где супруги Набоковы направляются в порт к американскому пароходу и ведут за руки сына. Сердитый рецензент последнего романа Набокова написал, что его идеальная героиня напоминает статистку в оперетте, и выразил недоумение, каким образом можно было дойти до такой художественной стерильности. Но странно было и ожидать, что после «Ады», где страницы о любви непременно подкрашены тем особенным оттенком, который Толстой, говоря о французской фривольной прозе, точно назвал гадостностью, принимаемой за истинное чувство, Набоков будет в состоянии вернуться к лиричности в полном значении этого понятия.