Василий Ардаматский: Ардаматский Василий - Перед штормом

Между прочим, вскоре после опубликования дневников Маргулиса появились воспоминания ещё одного «героя» «одесской круговерти» — Баркевича, который резко критиковал эти дневники, обвиняя их автора в неточности и необъективности оценок участников событий.

Нас, однако, не интересуют подробности о том, что не поделили Баркевич с Маргулисом, зато нам интересно, что и в воспоминаниях Баркевича тоже появляется Рутенберг, который стал для него тем человеком, от которого он впервые узнал, что интервенты начали покидать Одессу. И по воспоминаниям Баркевича тоже понятно, что Рутенберг был не последней фигурой в политической круговерти. Ещё по одному источнику, он был официальный! переводчиком при французском командовании и консультантом по местной обстановке. И ещё — будто бы он отвечал за снабжение Одессы продовольствием. А дальнейшее уточнение не вызывается необходимостью, важно, что и в то время Рутенберг подтвердил свою способность поворачиваться, как флюгер, — по возникшему ветру.

Однако он не бежал, как Маргулис, вместе с интервентами за границу, а остался в Одессе, где вопрос о власти решали уже не Маргулис совместно с французами из Бордо, а Красная Армия и большевики. Скандально известный белогвардейский журналист Пётр Пильский в воспоминаниях об Одессе того времени, опубликованных в Париже, в милюковских «Последних новостях», писал: «Кто только не воображал тогда, что держит в руках нашу Одессу-маму! И вальяжный адвокат Маргулис, который за преферансом в кругу друзей на еврейско-французском языке болтал о какой-то «порядочной» власти большевиков без чека! И бандит Мишка-Япончик, обещавший городу тихую анархию! И французские полковники, которые больше, чем большевиков, боялись собственных матросов, больше, чем русских, — большевиков и украинских незаможников! Был даже убийца Гапона эсер Рутенберг, тоже о чём-то хлопотавший и получавший паёк по списку № 1! Наконец, были и такие российские тузы, как Деникин, и Шульгин, и Гучков, и Годзянко, наверно, решившие, что судьба всей Госсии определится в Одессе! Был даже знаменитый впоследствии английский шпион, одессит по рождению Сидней Рейли, очевидно, на всякий случай приглядывавший за одесской вакханалией мудрым британским оком! Господи, кого там только не было! Всех их в одночасье степным сквозняком, как пыль, выдуло из города…»

Но вот Рутенберга как раз и не выдуло, и он оставался в Одессе до 1922 года, работал там инженером-электриком в порту и занимался мелкой коммерцией. А в 1922 году на греческом пароходе нелегально перебрался в Палестину и там сделал крупную карьеру в нефтяной и электрической промышленности, стал акционером нескольких компаний.

Очевидно, это был последний поворот флюгера. В это время он писал эсеру-боевику Карповичу: «Я прочно обосновался здесь в новой своей жизни, когда я уверенно знаю, что умру не от случайной пули, а спокойно, в собственной постели, как положено умирать почтенным людям, занятым серьёзными делами, а не болтовнёй». Так он и прожил почти до шестидесяти пяти лот.

Такова судьба Рутенберга, бывшего тенью Гапона. Сам Гапон вошёл в историю с чёрного хода. И тень его — тоже…

Лет восемь назад, когда я находился в Ленинграде и работал в архиве по Гапону, мне в гостиницу позвонил незнакомый человек, представившийся ленинградским фотолюбителем Аксёновым.

— Я узнал, что вы интересуетесь Гапоном, и хочу подарить вам одну любопытную фотографию могилы Гапона, сделанную моим отцом много лет назад.

На другой день портье гостиницы вручил мне пакет, в котором была фотография, видимо, сделанная при плохом освещении, очень бледная — текст надписи я еле разобрал с помощью техотдела милиции.

Фотография изображала могилу, на которую была положена доска с такой надписью: «Ты жил только для себя и потому нет тропинки к твоей могиле…»

Закрыта последняя страница… Книга прочитана. И теперь вы знаете, кто такой был он — священник Гапон, вошедший в пашу историю с чёрного хода, чьё имя стало в один ряд с именем русского царя и высоких царских сановников.

Старый большевик, соратник Ленина, Иван Иванович Скворцов-Степанов говорил студентам Института народов Востока: «…в разваливавшейся по всем швам монархической России должен был появиться какой-то проповедник веры в царя-батюшку, и он, этот проповедник, появился. Однако то, что он делал в своих рабочих обществах, объективно было его верным служением классу богатых и его кумиру — русскому монарху».