Арсений Замостьянов - Гаврила Державин - Падал я, вставал в мой век...

Державин облысел, но, вопреки моде, которая сложилась после французской революции, не любил появляться в обществе без парика. Анакреон и должен быть плешивым да седым. Он не переставал любоваться красавицами — и не только любоваться.

А теперь — для вас, дорогие максималисты и ханжи. Как можно после оды «Бог» увлечься воспеванием фаллических символов? «Я хотел бы быть сучочком, чтобы тысячам дево́чкам» — что это, если не языческое поклонение Эросу? Шалости простительны в юности, в резвой молодости, но со старика Державина иной спрос. И в то же самое время он слагал гимны Христу, не сомневаясь в своём праве на них! Здесь есть доля истины: Державин никогда (видимо, с казарменных лет) не гнушался «поэзией телесного низа» — правда, эта поэзия никогда не доминировала в его сознании.

Вот Иван Барков целиком и полностью подчинил этой страсти свою лиру — и, пожалуй, погубил себя. Державин помнил о трагедии своего старшего современника. О судьбе или о горькой судьбине? Пожалуй, посмертная судьба Баркова не столь уж плачевна: из поэтов XVIII века только Ломоносов и Державин снискали бо́льшую популярность. Имя Баркова Россия не забыла и не забудет. Собрание его стихотворений не так давно вышло в академичной серии «Библиотека поэта». Полновесный том с комментариями и обстоятельным предисловием. Классик! И Пушкин ведь утверждал, что Баркова у нас первым издадут после отмены «слишком чопорной цензуры».

У Баркова было чему поучиться и поэтам державинского поколения, и Пушкину. Он владел игривым тоном в стихах, он ломал нормы классицизма, да и нормы приличий. Сумароков тоже немало писал в легкомысленном ключе — с не меньшим талантом и большим вкусом, чем Барков. Но в наследии Сумарокова прослеживается иерархия: на вершине — трагедии, потом — серьёзные оды, а у подножия — лирические песни в народном духе и, наконец, комедии и весёлые стишки, включая пародийные «вздорные оды».

А Барков в пародийном ключе смешивал жанры — и, возможно, Державин вспоминал о нём, слагая «Фелицу». В посмертной судьбе Баркова самое печальное, что имя его гремит по городам и весям как вершина русской скабрёзности, но стихи мало кому ведомы. Всем известна поэма «Лука Мудищев», её и приписывают Баркову. Но любой знаток поэзии XVIII века легко поставит диагноз: «Лука» написан после «Евгения Онегина», после Полежаева, в некрасовские времена, когда русский язык приспособили к повествовательной поэзии, к публицистике.

Карамзин сказал о Баркове: «Прославился собственными и шуточными стихотворениями, которые хотя и никогда не были напечатаны, но редкому неизвестны».

Пушкин и Батюшков частенько упоминали Баркова в стихах, обращались к нему, намекали на потаённые его стихи, хорошо известные избранной публике. Фривольная поэзия Баркова — эротическая, приапическая, за гранью приличий:

Это не из самого скабрёзного у Баркова. Но Державин, конечно, никогда бы не включил подобного в «Анакреонтические песни». Барков циничен, в его стихах — открытый вызов привычной морали. Оказывается, можно подробно и тщательно описывать половой акт в стихах — почти таких же звучных, как ежегодные оды Ломоносова «На день восшествия…».

Пушкина восхищало бунтарство Баркова, для Державина он был обыкновенным талантливым чудаком, у которого можно было поучиться, пожалуй, только свободе от литературных канонов. Но державинская анакреонтика зазвучала даже в гимназических классах и университетских аудиториях и стала истинной азбукой классической русской поэзии.

Среди «юношеских» грехов, свойственных Державину и в преклонном возрасте, назовём и вспыльчивость. Когда-то, ещё в 1799 году, лучшие ученики Московского университетского пансиона Василий Жуковский и Семён Родзянко прислали Державину свой перевод оды «Бог» с весьма лестным письмом: «Творения Ваши, может быть, столько ж делают чести России, сколько победы Румянцевых. Читая с восхищением „Фелицу“, „Памятник герою“, „Водопад“ и проч., сколь часто обращаемся мы в мыслях к бессмертному творцу их и говорим: „Он россиянин, он наш соотечественник“».

Державин ответил с лукавой застенчивостью:

С тех пор Державин симпатизировал Жуковскому, хотя и не без ревности относился к его ранней славе. Подчас Державину хотелось поспорить с автором элегий — и тогда он сочинял «Жизнь Званскую». В 1810 году Жуковский начал издавать антологию «Собрание русских стихотворений, взятых из сочинений лучших стихотворцев российских и из многих русских журналов». Александр Тургенев получил согласие Державина на участие в этом издании. Да и можно ли вообразить антологию русской поэзии без автора «Фелицы»? Державину виделась эдакая хрестоматия с комментариями — дидактическими объяснениями и «разбором красот». Гаврила Романович мечтал увидеть научное толкование своих стихов. В первых двух томах антологии Жуковский опубликовал около тридцати произведений Державина — без примечаний и славословий. Между тем публика всё менее охотно покупала «Сочинения Державина». Один из книгопродавцев заявил Державину, что после издания Жуковского никто не купит отдельных изданий его сочинений… И отставной министр впал в ярость. Он написал Тургеневу сердитое письмо, в котором грозил «наказать того, кто, не хотя сам трудиться, вознамерился пользоваться чужими произведениями, которых собрать немудрено и несколько десятков томов без всякого таланта, труда и усердия». Тургенев ответил язвительно и пространно, с наслаждением разбивая обвинения по каждому из пунктов. Державин разразился эпиграммой «На издателя чужих стихотворений»: