Александр Шатравка - Побег из Рая

«Надо будет обязательно в письме домой написать, чтобы привезли на свидание механическую бритву, электрическую нельзя, не положено», — думал я, смывая в туалете мыло с лица и заклеивая порезы кусочками газеты.

Поле бритья санитар спрашивал у больных кто будет писать письма. Я вышел в коридор, где несколько человек уже сидели за столом и что-то писали.

— Сколько тебе листов бумаги? — спросила медсестра.

— Один.

Она дала мне карандаш и один, вырванный из тетрадки лист, сделав пометку в своем журнале: «один лист и карандаш».

Письменные принадлежности больных, их конверты, тетрадки, а также полученные письма и фотографии хранились в шкафу под замком как очень важный секретный и опасный материал. Стащить или раздобыть лист бумаги и карандаш было очень опасным мероприятием и каралось это преступление курсом сульфазина или «сухим бромом», что означало посещение туалета, где санитары отлупят тебя по полной программе.

«Все хорошо у меня здесь, — писал я в письме. — Читаю книжки, вдоволь сплю. Продуктов много не везите, чеснок или лук, а так, здесь довольно не плохо кормят. Жаль только, что Мишу не вижу. Жду, скучаю. Саша».

Я понимал, что письмо моё будет прочитано медперсоналом, значит жаловаться на жизнь нельзя, в лучшем случае, — его выбросят в мусор, в худшем — врач пропишет мне галоперидол или серу, что б все в сравнении в жизни было.

Я протянул конверт с карандашом медсестре. Она сделала отметку в своём журнале и отправила меня в палату.

По воскресеньям два раза в месяц в отделение приносили кинопередвижку и показывали фильмы. Плохо было, когда просмотр фильма совпадал со временем прогулки, так случилось и сегодня. Большое окно в коридоре завесили одеялами, расставили несколько лавок и санитары начали выводить из палат людей. Кто не хотел смотреть фильм, должен переждать в надзорной палате.

В надзорке было душно и мало места. Лавки тоже уже были заняты, и я сел на пол.

— Гавкнула (пропала) прогулка. Опять, наверное, притащили фильм о лысом сифилитике, — зло пробурчал мой сосед.

Киномеханик-заключенный включил киноаппарат. Как в настоящем кинотеатре сначала был киножурнал с неизвестным годом выпуска. В нем мелькали счастливые лица советских людей, они не переставая благодарили партию за её заботу, а партия в ответ обещала им создать ещё более светлую и радостную жизнь.

Мой сосед не ошибся, фильм был о Ленине, «Человек с ружьём».

«Какого черта финны не вытащили его из шалаша и не выдали Россию,» — думал я.

Кинопленка постоянно рвалась. Включали свет, и все молча ждали пока киномеханик склеит её. Конец фильма был большим облегчением для меня. Следующий просмотр будет через две недели.

Радио в палате молчало. Оно всегда молчало, когда передавали хорошую музыку, это санитары ставили в своём жилом отсеке перемычки, и их динамики работали очень громко. Адам лежал на кровати, зажмурив глаза и стучал себя по голове, приговаривая:

— Ай-яй-яй! Вот дурак! И надо же! Ай-яй-яй!

— Что случилось, Адам? Что ты ахаешь? — спросил я, решив, что у него снова случился конфликт в туалете из-за курева.

— Ой-ёй-ёй! И за что только я, бедолага, сижу? — жалел он сам себя. — И надо же ему было так напиться! Старый человек и так пил! — это Адам о своём пьяном отце говорил. — Стыд-то какой, посреди села в грязи валяться! Притащил я его домой, а он — мертвый. Сказали, что я его задушил, пока волок. Старый человек и так пил! Ай-яй-яй! И за что я так мучаюсь? — продолжал ударять себя по голове Адам.

Рядом мертвым сном спал старый дед Бирко.

— Вот шаслывый, спыт и спыт, — бормотал Коля-армянин. За окном темнело.

Ярко горели прожектора на сторожевой вышке, а из динамиков, разрезая воздух, пищала сигнализация.

В палате не было душно, можно было заснуть и забыть обо всем.

Зашипел динамик. Вот сейчас заиграют гимны великой страны советской, где так вольно дышит человек и партия позовет его на новые подвиги.

Понедельник. С самого утра он уже был тяжелым. Сестра-хозяйка снова затеяла генеральную уборку сразу после завтрака. Заторможенные от приёма лекарств больные выволакивали из палат кровати, пританцовывая, несли тазики с водой, застывая вдруг на пару минут с уродливыми физиономиями. Натирая тряпку хозяйственным мылом я драил в своей палате голубого цвета плинтусы.

Дед Бирко, еле передвигаясь, носил воду и, похоже, спал на ходу. Цыган с армянином намыливали пол. В коридоре больные стояли вдоль стен с тряпками в руках, их руки были сложены, как у кенгуру. Они переваливались с боку на бок, перетаптывались с ноги на ногу, пытаясь от страха быть избитым работать, но действие лекарств было сильнее их желания начать что-то делать. Санитары подгоняли нерасторопных кулаком по бочине.