Евгений Глушаков: Великие судьбы русской поэзии: Начало XX века

Что же касается ленинского отзыва, то грубоватым стихам Маяковского с их железным ритмом и рубленными ступеньками Владимир Ильич, конечно же, предпочитал Лермонтова, Некрасова и прочих классических русских поэтов. А ещё любил Горация…

Похоже, что, будучи эстетически старомодным человеком, Ленин вообще недоумевал – где тут поэзия? Не потому ли годом прежде, при посещении ВХУТЕМАСА спрашивал у студентов об их отношении к творчеству Маяковского? То ли себя проверял – не отстал ли от литературных веяний эпохи? То ли – учащихся, их духовный уровень…

В 1923 году поэт добился разрешения издавать журнал «ЛЕФ» (Левый фронт), чтобы «агитировать нашим искусством массы». Его соратниками по «ЛЕФу» стали супруги Брик, Асеев, Кушнер, Арватов, Третьяков, Родченко, Лавинский. В первом номере журнала была опубликована поэма Маяковского «Про это». И хотелось Владимиру Владимировичу придать своему печатному детищу большую художественность, сделать популярным, однако же, помешала литературная групповщина. Увы, его сотрудники не слишком блистали талантами, и вызвать к журналу широкий, постоянный интерес вряд ли были способны.

А литературных групп в это время было – пруд пруди! Кроме наиболее заметных: символистов, акмеистов, футуристов, имажинистов и пролетарских поэтов: неоклассики, неоромантики, презентисты, обериуты, фуисты, беспредметники, нечевоки, эклектики, перевальцы… И у каждого направления – свои заскоки, свои амбиции. Да и журналы – тоже свои. Впрочем, групп могло быть и больше – по числу поэтов, но не каждый ощущал в себе силы заявить о собственной личной неповторимости.

Тем не менее, существовала поэтическая группа, состоявшая… из одного человека! Экспрессионизм. Посему и декларация этого направления, единственно Ипполитом Соколовым подписанная, имела эпиграфом библейское изречение: «Не бойся, малое стадо…» Очевидно, поэт Соколов был сам себе и стадо, и пастух …

Когда Маяковский попытался привлечь к сотрудничеству в «ЛЕФе» Есенина, тот потребовал выделить под своё руководство отдел, который назывался бы «Россиянином». Владимиру Владимировичу была чужда националистическая узость. Он предложил другое название – «Советянин». К тому же был против вхождения в журнал есенинского имажинистского окружения. Не сговорились.

Что касается собственного «лефовского» окружения Маяковского, оно было, пожалуй, не лучше и столь же мало соответствовало ему, как есенинское – Есенину. Нарком просвещения Луначарский, с большой теплотой относившийся к Владимиру Владимировичу и его поэзии, однажды полушутливо намекнул ему на это обстоятельство: «Люблю тебя, моя комета, но не люблю твой длинный хвост».

Несколько раз Маяковский переназывал свой журнал: сначала в «Новый ЛЕФ», потом в «РЕФ» (Революционный фронт), что-то меняя, что-то отсевая, но как не рассаживал своих «музыкантов», всё музыка не шла. О том, что нет никакого имажинизма, а есть Есенин, ему было ясно с самого начала, а вот, что нет никакого «ЛЕФа», а есть только Маяковский, было невдомёк. Литературная групповщина ещё долго морочила головы читателям и мешала поэтам вполне ощутить свою единственность и творческую индивидуальность. А между группами происходили сражения и на журнальных полосах, и на сцене. Расставшийся после революции с жёлтой кофтой, Владимир Владимирович отнюдь не потерял вкус к публичным выступлениям.

Однажды был устроен диспут между имажинистами и футуристами. Председательствовал Валерий Яковлевич Брюсов. Пробирающийся на сцену Маяковский, на ходу оповещал публику: «Товарищи! Я сейчас из зала народного суда. Разбиралось необычное дело: дети убили свою мать. В своё оправдание убийцы сказали, что мамаша была большая дрянь. Но дело в том, что мать была всё-таки поэзия, а дети – имажинисты…»

Естественно, что в ответ на такое заявление последовала бурная реакция, как зрительного зала, так и самих имажинистов. Разгорячившийся Есенин даже вскочил ногами на председательский стол. Взаимная брань на диспуте перемежалась стихами, стихи – бранью. Что поделать, если такова была традиция и таковы нравы. Не менее шумно проходил вечер в Политехническом, когда избирался «Король поэзии», избирался вполне демократично – голосованием. Наибольшее число сторонников оказалось у Игоря Северянина. Второе и третье место заняли Маяковский и Каменский.

В Большом зале Политехнического Музея случались и сольные выступления Владимира Владимировича. Народу набивалось великое множество: сидели в проходах, стояли в дверях и на сцене подле кулис. Поэт с трудом пробирался к Музею сквозь густые толпы безбилетников, ещё лелеющих надежду на получение контрамарки. Выйдя на сцену, Маяковский раскладывал на столе сборники, листочки, клал часы. Затем снимал пиджак и вешал на стул: «Я тут работаю». Самый шумный и захватывающий эпизод выступления, в которое входили: и лекция, и чтение стихов, конечно же, состоял в ответах на вопросы, устные и письменные.