Сергей Лифарь: С Дягилевым

В. Ф. Нувель встречает нас — внимательный, милый, заботливый, рассаживает:

— Подождите, господа, минутку, Сергей Павлович сейчас придёт. Я не мог сидеть — меня лихорадило, дрожали ноги, руки, весь я дрожал: «Неужели сейчас придет Дягилев? Неужели я его увижу и буду с ним говорить?»

И вдруг: прямо к нам идет небольшая группа. Впереди крупный, плотный человек — он мне показался колоссом — в шубе, с тростью и в мягкой шляпе. Большая голова, румяное, слегка одутловатое лицо, живые блестящие глаза, полные грусти и мягкости — бесконечной мягкой доброты и ласки, «петровские» усики, седая прядь в чёрных волосах... Он подсел к нам и заговорил, обволакивая, подчиняя, завораживая какой-то тёплой лучистостью. Она исходила и от него самого, и от его тёмных молодых глаз.

Внушительный метрдотель угодливо склонился перед ним. Дягилев рокочущим баритоном приказал подать нам чай. С обаятельной улыбкой вновь обратился к нам:

— Господа, вы только что оттуда... из России. Ваши впечатления так свежи, а я так стосковался по родине... Расскажите мне всё, всё... Выкладывайте все ваши юные впечатления... А сами вы пострадали много?.. — И скорбной грустью звучал его голос, и таким же скорбным стало лицо его, и угадывалась его безграничная любовь к родине и острая, жгучая боль за неё.

В каждый ответ вслушивался он с напряженным вниманием, и нам казалось, что он забыл о деловой цели свидания, забыл обо всём, кроме того, что осталось там, далеко, за тысячевёрстной проволокой советской границы.

Но вдруг он сделался другим человеком. Заблестели печальные глаза, окреп и суше стал голос... Перед нами был наш будущий директор.

— Господа, я очень рад, что вы наконец приехали, мне вас недостаёт... Надеюсь, наша совместная работа превзойдёт все ожидания, а ожидаю я от вас многого... Вы должны удивить Европу, а я буду гордиться вами... Кстати, Броня вас так расхваливала... Что же вы умеете?

И, повернувшись к самому старшему из нас, Хоэру — молодому человеку двадцати пяти лет, Сергей Павлович спросил:

Вы, например... Вы готовы совсем? Два тура делаете?

— О, да, да... Конечно! — последовал уверенный ответ. И так же уверенно отвечали ещё трое.

Взгляд бархатных ласковых глаз задерживается на мне. Душа моя совсем уходит...

— А вы, молодой человек, что вы умеете? Для меня вы загадка. О вас мне ничего не говорила Нижинская...

Я чувствую себя таким маленьким, таким слабым, беспомощным, одиноким, ловлю губами воздух, клубок слёз подкатывается к горлу, мигаю глазами — и на глазах слёзы...

Выручают товарищи:

— О, Лифарь много работал!.. Он всё умеет!..

Выручили, спасибо им.

Дягилев переходит к деловой стороне:

— Господа, мы сегодня же подпишем контракт, завтра вы отправитесь в Монте-Карло, я на днях подъеду туда... Последнее время, к сожалению, дела идут не так, как хотелось бы... Поэтому я предложу вам на первые месяцы не тысячу пятьсот франков, как предполагалось, а тысячу триста... Но аванс, высланный вам в Варшаву, вы не должны погашать, это мой подарок вам.

Мои товарищи осмелились запротестовать:

— Но, Сергей Павлович, как же?.. Мы ехали на полторы тысячи, Нижинская писала нам об этой цифре…

Дягилев, всё с тою же чарующей улыбкой, сделал плавный жест:

— Господа, вы можете всецело довериться мне... Я вас не обижу...

И, приподнимаясь, добавил:

— Ну хорошо, мы увидимся в Монте-Карло и там подпишем контракт, и... счастливого пути!

И он, ушёл, сопровождаемый своей свитой, а я... я долго не мог прийти в себя...

Праздничный, сияющий, белый Монте-Карло. Жизнь в этом праздничном городе началась, однако, не празднично. Балетная труппа Дягилева встретила нас враждебно: мы для неё были какими-то навязанными пришельцами из далёкого «оттуда», к чему эмигранты относятся всегда с предубеждением.

В этой атмосфере недоброжелательства, в ожидании приезда Дягилева, занялись мы подготовкой под руководством Нижинской. Упражнения были закрытые: мы просили Нижинскую, чтобы никто из труппы не приходил смотреть на нас.

Когда мы на другой день по приезде собрались в первый раз у нее, она обратилась ко мне с вопросом:

— Ну а вы, Лифарь, умеете танцевать?

Этот вопрос захватил дыхание: как, если даже Нижинская не знает, умею ли я танцевать, и сомневается в этом, то чего же мне ждать от других, от всех этих так пытливо-недоброжелательно смотрящих на меня глаз? После первого урока моё отчаяние ещё усилилось: я сам увидел, что я совсем не подготовлен и что за полгода скитаний тело моё перестало меня слушаться. «Куда я попал? Зачем я приехал!»