Дмитрий Левинский - Мы из сорок первого… Воспоминания

Чаще было по-другому: пользуясь слабой плотностью наших войск на рубежах обороны, противник ночью проникал на нашу сторону, и его приходилось каждое утро с трудом выбивать то из одного села, то из другого. Если бы это были не румыны, а немцы — неуверен в том, кто кого вышибал бы тогда из села: мы в те дни еще только учились воевать, и воевали пока «на ура», а не «по науке».

Не забыть, как в одно лучезарное, тихое утро рота с ревом, матюгами и выстрелами на бегу буквально штыками выбивала румын из прибрежного села. Это было где-то около 1 июля. Мы неслись толпой по широкой главной улице села, поднимая клубы пыли. Мы орали, стреляли, кидали гранаты, кололи штыками.

В это утро мне довелось в первый раз перепрыгнуть через поверженного неприятеля. До этого случая наша война проходила на расстоянии, мы убивали друг друга издалека. А тут я внезапно остановился как вкопанный: передо мной, раскинув руки, лежал вражеский солдат. То л и мою пулю он схватил, то ли моего напарника, не знаю — все стреляли на бегу. Он лежал на спине, каска валялась рядом, и на вид ему было лет 18, не больше. Мгновение стоя над ним, я успел подумать: «На черта ты полез к нам? Тебе что — дома было плохо?» Стоять было нельзя — самого могли шлепнуть — и я побежал дальше, перескочив и через следующего убитого. Мне запомнилось смиренное и даже удивленное выражение его молодого, но уже мертвого лица.

Что можно добавить к этому эпизоду? Бой это был или не бой?

А если не бой, то что? Мы преследовали противника. Нас было много. Противник бежал от нас, оборачиваясь только для очередного выстрела в нашу сторону. Правда, кидали и гранаты.

Для большинства моих товарищей, а равно и для меня, это был первый ближний бой, когда вражеского солдата можно достать и штыком, и прикладом — вот он, рядом! Но что-то было нам пока несвойственно. От нас бежали, отстреливаясь на бегу, малограмотные румынские крестьяне, вчера переодетые в солдатскую форму. Мы хорошо знали, за что воюем. Понимали ли они, за что принимают смерть?

Да и с нами не все было просто. Война еще только началась, и злости к врагу, в хорошем смысле слова, у нас еще не было. Ни у кого не сожгли дом, не убили родителей или детей, не надругались над женой. Это все будет, но позднее. А пока мы воевали только в рамках солдатского долга и присяги: коль пришла война, надо стрелять и убивать — так было всегда, но необходимой для ближнего боя ненависти к врагу тогда у нас не было.

Мы долго будем «запрягать», а поедут, видимо, другие.

Как просто было втыкать штык в чучело на занятиях штыковым боем: «Коротким — коли!», «Длинным — коли!» — и все дела. А как воткнуть свой штык в тело живого человека, которого и врагом своим не явно ощущаешь? Пока твой враг другой — тот, кто залил кровью республиканскую Испанию, кто уничтожает в концлагерях немецких коммунистов, захватил всю Европу, а теперь полез на нас. Тот, другой, в униформе черного цвета, со скрещенными костями и черепом на фуражке, в рогатой каске, с засученными рукавами, полупьяный с автоматом в руках, уничтожающий все живое, не исключая стариков, женщин и детей. Этот другой — сверхчеловек! С ним мы еще встретимся.

И потом: что это за штыковой бой, когда один бежит (это — противник), а другой (это — я) должен всаживать штык ему в спину? Пока все выходило не по-человечески: надо колоть штыком в спину, стрелять — тоже в спину. Раньше мы об этом не задумывались, что на войне и так бывает.

А что было делать? Кололи в спину, стреляли в спину. Многие старались поражать выстрелом, нежели штыком вблизи, — это казалось более гуманным.

Для того чтобы колоть штыком живого человека, пусть даже вражеского солдата, надо было созреть и озвереть, необходимы были соответствующее душевное состояние и психологический настрой. В этот момент наружу должно выйти звериное нутро человека, которое обычно запрятано глубоко. Для этого нужно время, да и есть ли у каждого такое нутро? Мы же пока были просто человеками. Одних тошнило от вида своих окровавленных штыков, а у других глаза становились очумелые от такого боя, точнее — избиения. К тому же штыки у нас были не трехгранные, а ножевые, плоские, как у японцев.

Но и оставить в живых вражеских солдат было нельзя, да и стреляют они, наконец. У них такие же пулеметы, винтовки, гранаты. Надо было убивать.

Сами немцы, насколько я знаю, не были идиотами, чтобы принимать штыковой бой — они избегали таких варварских способов, когда это касалось их непосредственно. Штыковой бой — это анахронизм. В той войне успех в ближнем бою решался автоматическим оружием, а его-то у нас и не было.