Михаил Супонин: Волшебный телевизор «Хитутучи»

– И что с тобой стало? – спросили все.

– Что стало. Папа вызвал «скорую помощь», меня отвезли в больницу и сделали операцию по удалению пультика.

– Ну ты даёшь… – сказал Мушинас. – Хорошо хоть, телевизор настоящий не заглотил.

– Но пультик-то достали целый? – с надеждой спросил Луппард. – У тебя в животе воды ведь не было?

– Воды-то не было, – сказал Кокалду. – Но содержалось кое-что похуже.

– Что, что хуже воды содержалось у тебя в желудке? – тревожно спросили все.

– В желудке у меня содержался желудочный сок! – печально сказал сын кондитера. – А это для пультика верная смерть! Потому что никакая аппаратура не переносит желудочного сока. Пультик потом, сколько его ни лечили, то есть ни чинили, так и не заработал.

Повисла ещё более тягостная пауза.

– Раз уж в животе Кокалду аппаратик не выдержал, то что уж говорить про акулье брюхо… – молвил Боббенпик.

– Видно, суждено нам помереть посреди бескрайнего океана… – сказал Зинзан.

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – мрачно произнёс Подполтиньо и стукнул палкой по пальме. Его папа был судья. Но не на поле, где судьи в чёрных трусах и майках бегают со свистком, а в суде, где судьи в мантиях стучат деревянными молотками по столу. Поэтому Подполтиньо так и сказал, так и стукнул.

Футболисты заплакали. Даже по мужественной щеке тренера прокатилась скупая спортивная слеза. Миссис Бетси заиграла щемящий мотив. Шиллинг повалился на денежное одеяло и затрясся в рыданиях. И только Ваня с Маней о чём-то тихо переговаривались.

– О чём вы шепчетесь, дети? – грустно спросил их тренер.

– Папа говорил, господин Ван дер Пер, – сказал Ваня, – что наш пультик новейшей конструкции и воды не боится. Так что мы все вернёмся домой.

– Ура! Ура! – закричали все. – Мы вернёмся!!!

Счастье опять повернулось к островитянам лицом.

– А о чём же вы тогда спорите? – удивился Кумамбер.

– Ваня хочет взять акулу с собой, чтобы всем похвалиться, – сказала Маня. – А я против!

– Почему? – спросил Гандикап.

– Потому что мама испугается! – сказала Маня. – И вообще, она противная, эта акула.

– Да уж, маму пугать не следует, – вздохнул Донбалес. – Мои мама с папой работали в цирке дрессировщиками. И часто брали меня с собой на работу. Я помогал им ухаживать за тиграми и львами. Однажды, когда мы все вместе прибирались в клетках, маму позвала подруга, акробатка, показать новый номер. Только мама ушла, как папу вызвал директор цирка, чтобы вручить премию за хорошую работу. Когда мама вернулась, она спросила: «А где папа?» Я решил пошутить и сказал, что папу съели тигры.

– Ну ты даёшь! – сказал Кокалду.

– Да уж… Мама упала в обморок. Вызвали «скорую помощь». Врач дал понюхать маме нашатырный спирт. Она открыла глаза и тут увидела, что подходит папа. Тогда она снова упала в обморок.

– А что было потом? – спросил Доль-Пьерро.

– Что, что… Папа надрал мне уши, а маме целый год снились кошмары, что львы и тигры съедают то меня, то папу.

– Бедная мама! – воскликнул Мушинас.

– А ещё мама сказала, что я буду кем угодно, только не дрессировщиком. Пусть хоть даже футболистом, сказала мама. Вот я и стал футболистом, – закончил Донбалес.

– Грустная история, – сказали все. – Никогда нельзя пугать маму.

– А я её потом в музей отдам, – сказал Ваня.

– Кого, маму?! – изумился Донбалес.

– Зачем маму, – сказал Ваня. – Мама мне самому нужна. Акулу подарю.

– Такую акулу никакой музей не возьмёт, – сказал Боббенпик.

– Почему? – спросил Ваня.

– Потому что наш Шиллинг у неё полбока отгрыз, – пояснил Боббенпик. – Неполноценный экземпляр.

– Я неполноценный?! – возмутился Шиллинг.

– Да не вы, а акула. Кому она нужна, обгрызенная.

Восьмой номер знал, что говорил. Как-никак он провёл в музее всё своё детство.

– А вот в одном музее стоит дама. Бока у неё хорошие, целые, и всё остальное хорошее, зато совсем без рук, тоже, наверное, кто-то отгрыз, – сказал О'Хара. – Как же её взяли? Тоже ведь неполноценная.

– Не может быть! – воскликнули все.

– Честное слово, по телевизору показывали, – сказал О'Хара.

– Да, есть такая скульптура, Венера Милосская называется. У неё действительно отсутствуют руки. Но она эталон женской красоты, вот её и взяли, – пояснил Боббенпик.

– И ещё ей две тысячи лет, – сказал Ваня.

– И стоит она в Лувре, это такой музей в Париже, – добавила Маня.