Мариэтта Шагинян: Повесть о двух сестрах и о волшебной стране Мерце

Вечером Маша достала конверт и листок бумаги. Долго сидела она, не зная, как начать письмо. На душе у нее было смутно и странно, голова горела. Губы обсасывали кончик карандаша, а глаза глядели в одну точку. Ей вдруг неудержимо захотелось писать. Она вынула карандаш изо рта и перевела глаза на бумагу.

Так начала она свое письмо совсем не о том, о чем хотела, и эти слова вышли у нее сами собой. Почему именно в стихах, она не знала. Но ей хотелось писать как можно больше, писать без конца, и все стихами. Она кончила первый лист и взяла другой. Она рассказала Нелли, как они трудятся над разгадкой колдуньиного слова, как трудно им приходится дома, как мешают папа и мама разговаривать с Мерцей в дырочку на стене. Она умоляла сестер не терять бодрости духа и во что бы то ни стало отстоять Мерцу. Написав все это, она утихла и почувствовала приятную усталость.

— Лена, Лена! — позвала она сестренку и с гордым видом прочитала длинное письмо вслух.

— Поймет ли Нелли? — опасливо спросила Лена.

— Поймет, поймет! — лихорадочно ответила Маша.

Сама она была в восторге от письма и вложила его в конверт, не запечатав, чтобы прочесть завтра еще раз.

В день прихода гостей Маша и Лена места себе не находили от волнения. Какие они окажутся? Вымоет ли Нюша пальчики и смоет ли с них чернильные пятна? Сложит ли Жоржик губы, как фарфоровый ангелок? Выпрыгнет ли Андрюша из окна? Все это оставалось пока тайной, но пройдут какие-нибудь три часа, и тайна разъяснится.

После обеда мама повела обеих девочек в свою спальню, поставила перед зеркальной шифоньеркой, а потом принялась наряжать. Взяла головную щетку, побрызгала на нее эссенцией и пригладила детские головы, сделав сперва проборы. Потом подняла за подбородки личики, уравняла гребешком брови и ущипнула обе пары ушей, чтобы порозовели. Мама была кокетка и любила, чтоб дочери ее тоже выглядели кокетками. Новые платьица мамой придуманного фасона очень шли Маше и Лене, и, когда они увидели себя в зеркале, так и ахнули от восторга.

А няня тем временем убирала столовую для чая. Постлала пушистую цветную скатерть, обложила ее такими же салфеточками с бахромой и вместо приборов поставила несколько круглых клеенок. Сегодня мама обновила красивый детский сервиз, подаренный тетей Ашхэн. Даже сливки и сахар помещались в малюсеньком молочнике и сахарнице, хотя это и не было удобно. Посередине стола стояла корзинка с пирожными. Здесь были круглые, начиненные каштановым пюре, песочные с фруктами, трубочки со сливками, бисквитные, пропитанные сладким ромом, яблочные слойки, кремовые, — словом, все самые вкусные-вкусные пирожные, какие только выпекались в московских кондитерских. Рядом с ними в вазочках разместились конфеты: клюква в сахаре, шоколад с ликером и тянучки.

Няня прибрала детскую. Книги — на одну полку, игрушки — на другую. Любимые Машины лошадки всех видов, от обтянутых кожей до картонных, занимали целый угол. Леночкина кухня с настоящей плитой (внутри нее была спиртовая лампочка), гордость сестер и предмет зависти для соседских детей, стояла в другом углу.

Время тянулось страшно медленно. Уже все прибрали, приготовили, зажгли лампы, а гостей не было. От ожидания у Маши с Леной то и дело разбаливались животы. Вдруг, когда обе они заговорились с кухаркой и забыли о своем ожидании, над головами их прозвенел, вернее — чирикнул, слабый звонок. Они опрометью кинулись в детскую и спрятались за дверью.

— Маша, Лена! — крикнула няня из передней. — Идите гостей встречать.

Тут уж никак нельзя было затаиться, и девочки мои выползли одна за другой из детской с помертвелыми от волнения лицами и потными ладошками. Прежде всего они увидели тощую фигуру Луизы Антоновны, разматывающей с шеи вязаный шарф. Возле нее, поглядывая на сестер веселыми серыми глазами в слегка припухших веках, стояла чудесная маленькая девочка. Красивой назвать ее было нельзя, но все ее лукавое личико, пухленькие ручки, шейка, вьющиеся русые волосы были так очаровательны, так аппетитны, что невольно хотелось взять ее к себе на руки и расцеловать. Одета она была в платье из клетчатой шотландки, в шелковые чулочки и красные сафьяновые туфельки. Ни единой чернильной кляксы на ней не было. Эта нарядная девочка первая подошла к Маше и Лене, протянула им беленькую, чистенькую ручку и сказала: