Георгий Скребицкий: Лесной прадедушка (Рассказы о родной природе)

С тех пор коту от скворца житья не стало: только разляжется толстый Иваныч на солнышке погреться, скворец уж тут как тут, старается за хвост или за ухо клювом схватить. Мама его полотенцем прочь гонит:

— Ну что ты к Иванычу пристаёшь?

А скворушка норовит маму за полотенце дёрнуть: «Чир-чиррр!» Потом прыг — и на голову ей сядет. Разбойник, да и только!

Зато с Джеком, папиной охотничьей собакой, скворушка очень подружился. Джек овсянку из миски ест — и скворец на краешек сядет, тоже поклёвывает. Уляжется Джек у себя на коврике, скворец ему на спину взлетит, выбирает что-то из шерсти, да так осторожно — никогда больно не сделает. Джек даже глаза зажмурит — видно, приятно ему.

Как-то напились мы чаю. Мама налила в полоскательницу тёплой воды, чашки помыть. Только отвернулась, откуда ни возьмись, скворец — и прямо в полоскательницу. Как начнёт в ней плескаться! Весь стол водой залил.

Мама засмеялась:

— Ах ты негодный!

А скворец уж на двери сидит, отряхивается, пёрышки чистит.

До того осмелел — всюду лезет, всё тащит, беда с ним, да и только!

Мама терпела-терпела и наконец не выдержала.

— Заприте, — говорит, — этого разбойника в клетку. Или выпустите его.

Очень не хотелось мне со скворушкой расставаться, да ничего не поделаешь — не запирать же его, на самом деле, в клетку!

Наутро открыл я окно и снял с него сетку. Скворец мигом из клетки выскочил, слетел на подоконник и не знает, куда же дальше лететь — в комнату или в сад. А тут солнце выглянуло. Отряхнулся скворец, расправил крылья и полетел на волю. Уселся в саду на дерево, начал пёрышки чистить, охорашиваться, довольный такой.

Весело мне на него смотреть, как он радуется, и грустно немножко — не будет у меня больше ручного скворца!

Посидел он на дереве, потом вспорхнул и полетел куда-то. А я совсем загрустил, весь день места себе найти не мог.

Наконец позвали меня обедать. Все сели за стол. Только застучали тарелками, вдруг слышим за окном: «Чир-чиррр!» Летит мой скворец прямо в окно — и на стол. Тут уж и мама не выдержала, говорит:

— Умница ты моя! Назад прилетел, соскучился.

А скворец будто понимает — лезет к ней, прямо из тарелки варёное мясо тащит. Наелся и на шкаф взлетел.

С этого дня Чир Чирыч получил полное право разгуливать всюду, где ему только заблагорассудится: хочет — по саду летает, хочет — по комнате. Но как только, бывало, завечереет, так уж он обязательно к себе в клетку спешит.

Наступила осень. Пожелтел сад, в полях убрали хлеб, а на лугах у речки, как огромные зелёные кочки, выросли стога сена. Скворцы собрались в стаи; целые дни летали по полям и лугам или сидели на стогах.

Скворушка мой тоже стал пропадать по целым дням, иногда и ночевать домой не возвращался. То ночь, то две, а потом и совсем не вернулся. Может, ястреб его поймал, а может, улетел с другими скворцами в тёплые страны.

Пришла зима. Часто вспоминали мы о скворушке, особенно вечерами, когда топили печку и у огонька собирались все мои приятели: Джек, Иваныч и ручной заяц Ушан. Где-то теперь наш скворушка? Жив ли он?..

Наконец и зима кончилась. В саду появились огромные синие лужи. В полдень солнышко припекало совсем по-летнему, и тогда в столовой даже отворяли окно.

Как-то возился я у себя в комнате со своими удочками. Вдруг слышу за дверью: «Чир-чиррр!» Я даже вздрогнул: что такое? Выскочил в столовую и глазам не верю: сидит на подоконнике мой скворушка, так и заливается, так и поёт.

— Скворушка! Скворушка! Откуда же ты прилетел?

Хотел я к нему подойти, а он — назад в окно и уселся в саду на яблоню. Отвык, значит, за зиму от нас.

Опять поселился мой скворец в своём старом скворечнике. И скворчиха с ним, только не знаю, старая или новая.

Часто бывало — прилетит скворушка к нам на подоконник, сядет и поёт. Я ему еду поставлю, полоскательницу с водой — он всё съест, воды напьётся и выкупается в полоскательнице. А в комнату залетать так и не захотел. Наверное, ему скворчиха не разрешила.

Мы с братом Серёжей ложились спать. Вдруг дверь растворилась, и вошёл папа, а следом за ним — большая красивая собака, белая с тёмно-коричневыми пятнами на боках. Морда у неё тоже была коричневая; огромные уши свисали вниз.

— Папа, откуда? Это наша будет? Как её звать? — закричали мы, вскакивая с постелей и бросаясь к собаке.

Пёс, немного смущённый такой бурной встречей, всё же дружелюбно завилял хвостом и позволил себя погладить. Он даже обнюхал мою руку и лизнул её мягким розовым языком.