Павел Старжинский: Такое взрослое детство

После Гороховского все помолчали. Говорить многим хотелось, но не каждый осмеливался. Вдруг не то скажешь, слово не то ввернешь. Но на душе и вправду у всех накопилось тревоги, горечи, хоть лопатой выгребай. Там дом и скотину даром забрали, тут по чужим избам да барачным нарам мыкаешься. Сало, продукты, какие с собой привезли, — все съели. Уже барахло всякое променивать начали, а после хоть торбу шей да по миру иди. Работы в деревнях никакой не было, только на лесозаготовках. Но кому охота с семьей на нары в лесные бараки поселяться? Да и не к лесу, а к земле прирос пуповиной крестьянин. Хоть бедный он, хоть богатый.

Поэтому каждый понимал, что колхоз — единственный выход для него, ссыльного. Но надо же сперва обиды свои высказать. Да и самолюбие не позволяло, чтобы так, сразу.

Нет, подождать надо, после других лучше. Днем раньше, днем позже — все равно колхоза не миновать.

— С чего начинать будем в колхозе? — спросил Кузьма Прокофьевич, протирая очки.

— Дома строить, корчевать, пахать, сеять, — охотно ответил Белогурский. — У нас пока нет ни лошадей, ни семян, ни крыши — ничего, кроме рук. Но есть надежда на кредит госбанка. На кредит долгосрочный.

— А дадут нам его? — спросил кто-то.

— Дадут. Не только нам, а и на другие поселки: Озерки, Чебоксары, Евгеновы юрты. Там тоже ссыльные, — пояснял Белогурский, продолжая стоять. — Эти деньги госбанк даст нам только на развитие сельского хозяйства. Что же касается строений, этот вопрос уже можно считать решенным: на строительство нашего поселка Таборинскому леспромхозу выделяются средства из государственного бюджета. Строить будем мы, а все постройки будут находиться на балансе леспромхоза. Потом разбогатеем — выкупим их. По договору с леспромхозом колхоз каждую зиму будет направлять на лесозаготовки свободных людей, выделять лошадей на вывозку леса и продавать ему всю лишнюю сельхозпродукцию по твердым ценам.

— Хорошее ли место под поселок выбрано? — спросил кто-то. Уже трудно было различать людей — темнеть начало.

— Место чудесное, на берегу озера Куренево. Так и поселок назвать можно. Земля там вся под лесом — целина. Должна хорошо родить, — с увлечением отвечал Белогурский. — Первым делом необходимо каждой семье вскопать огород и как можно больше посадить картошки. Тогда голода не будет. Первый год на трудодень получать нечего будет, надо прямо сказать. Отдача почувствуется не раньше, как через пару лет, предстоит очень много корчевать под пашню.

— А кормиться чем эти два года? — спросил Либский.

— Между прочим, тем, кого зачислят в наш колхоз, будет гарантирован мучной паек от государства на каждого едока, — ответил Белогурский. — Пока свой хлеб не появится.

— А кого председателем колхоза дают? — спросил мрачный пожилой дядька в черной жилетке поверх рубашки навыпуск и посмотрел на председателя сельсовета, молча стоявшего рядом с Белогурским.

— Председателя колхоза сами выберете, — ответил тот, — А сегодня нужен староста будущего поселка. Надо же кому-то двигать его организацию и строительство. Есть мнение старостой поселка Куренева выбрать Белогурского Бориса Викторовича. В районе тоже за него. Как по-вашему?

— А что? Лучше и не найдем, — одобрил старик Гороховский. — Молодой, грамотнее всех нас. Такой же ссыльный, как все мы.

— Правильно сказано, да и беспокойный он. Такой-то и поймет нас лучше, чем кто со стороны, — поддержал стройный, лет тридцати пяти, кучерявый мужчина, живший с семьей в доме по соседству с нами. Он не раз бывал у нас вечерами. Самым первым пошел на лесоучасток работу искать.

На том и порешили. Белогурский выглядел вовсе молодым. Да ему и шел-то всего двадцать седьмой год. «Молодой, да ранний, — говорили о нем. — Много ли годов-то, а вон как умно да резонно говорит. Будто давно все знакомо ему, как колхоз делается». Роста он был среднего, коренаст. Лицо приветливое, симпатичное, хотя нос чуточку длинноват, верхняя губа плотно ложилась в седловинку на нижней. Когда смотрел светлыми, умными глазами, казалось, насквозь тебя видел, даже о чем думаешь знал. Потому что глаза хоть и добрые были, а пронизывающие. Когда шел, чуть косолапил. Носил синее галифе, серую толстовку и хромовые сапоги со скрипом. Обходительным был. Говорил чисто, без запинок и так грамотно, что многие дивились: откуда у него это, из крестьян ведь?

Сход подходил к концу, а я смотрел на Белогурского и думал: за что такого хорошего человека убить хотели…