Януш Корчак: Кайтусь-чародей

Опустила голову, нюхает след на дороге.

– Мы пришли. Тут проезжала наша бричка. А вот следы нашего Сивки.

Не терпится ей. Хочется помчаться стрелой. Но Кайтусь останавливается, лижет пораненную камнем лапу.

– Беги одна.

– Нет.

Иногда длинная дорога кажется короткой, а иногда короткая – бесконечной. Лишь поздним вечером добрались они до Зосиного дома.

Сидит на крыльце мама Зоси, а на коленях у неё детская шапочка и туфелька. Встала Зося передними лапами на крыльцо, заглядывает маме в глаза. Лижет ноги, скулит, прыгает.

– Ты откуда? Чего тебе?

А в голосе тревога, словно мама что-то предчувствует.

«Узнает», – подумал Кайтусь.

Нет, не узнала. Ведь люди верят только своим глазам.

Не узнала мама родную дочку.

– Иди ко мне, собачка. Люди не могут найти мою Зосю, так, может, ты найдёшь. На, понюхай её шапочку. Будем искать вместе.

Обняла мама Зосю, а та лижет её в глаза, в лицо.

Снова отдых. Снова тёплое молоко. Перевязанная рана быстро зажила.

– Останься ещё, – просит Зося.

Грустно расставаться после стольких совместных приключений. Но пора в дорогу.

Одному легче отыскать пропитание, но тяжко одиночество.

Узнал Кайтусь за время этого одинокого путешествия, что чувствуешь, когда тебя продают, осматривают и прицениваются.

Познакомился с цепью. Узнал, что значит иметь хозяином капризного мальчишку, которому для забавы подарили собаку. Не избавила судьба Кайтуся и от самой страшной собачьей беды: поймал его петлёй живодёр. За что? За то, что он живёт и хочет жить?

Вырывался Кайтусь, но потом по-человечьи притворно присмирел, а когда решётка раз и навсегда готова уже была закрыться за ним, по-собачьи вцепился зубами в руку живодёра, выскочил из клетки и убежал.

Вот разве что хороших два дня провёл он у бедного пастуха. Голодно было, но это ничего. Здесь он был не игрушкой и даже не животным, а – равным, близким – другом, братом. И когда расставались Кайтусь и пастух, то долго с грустью смотрели друг на друга, понимая, что не скоро забудут про эту встречу.

Когда силы иссякли, Кайтусь снова испробовал счастья на железнодорожном вокзале. Дважды не удалось. Один раз двери в вагон были закрыты, а другой раз сбросили его пинком уже на ходу. На третий раз заметила его девушка, ехавшая в город на работу.

Бросила она Кайтусю под скамейку кусок чёрного хлеба.

– Поешь. Ты один, и я одна. Хоть в пути будем помогать друг другу.

И вот наконец Варшава.

Родной город с его неповторимыми запахами и воспоминаниями. Боковыми улочками без приключений добрался Кайтусь до своей квартиры.

Но здесь его ждала неприятная неожиданность.

Стоит он под дверью, нетерпеливо скребётся, втягивает запах родного дома. Замерев, приникает к дверной щели носом и тоскующей душой.

Слышит мамин голос:

– Посмотри, кто там царапается.

Не узнали его родители.

– Собака какая-то. Нечего тут… Ступай себе. Был бы жив Антось, был бы у тебя товарищ…

– Папа, папочка… – проскулил Кайтусь.

– Может, она голодная? – сказала мама.

– Ладно, покормлю тебя…

Не хочет Кайтусь. Да, он изголодался, но только по ласковому слову, по родительской ласке.

– Ну, раз есть не хочешь, ступай, пока я не потерял терпения.

Прыгнул Кайтусь, опёрся лапами отцу на грудь и смотрит ему в глаза.

– Пошла прочь!

– Может, она бешеная?

Ушёл Кайтусь. Дворник прогнал его со двора.

Куда идти? Зачем он сюда вернулся?

«Как огромен мир! В нём столько городов и деревень, людей и зверей, и у каждого есть дом или нора и кто-нибудь любящий его».

Нет, Кайтусь не станет возвращаться к Зосе. Стыдно ему. Да и сил нет. Бредёт Кайтусь, сам не зная, куда и зачем.

Вспоминает старика с вязанкой хвороста, вспоминает пастуха и школьника, который кормил его в вагоне, вспоминает лесника и девушку. Вспоминает тех, кто помог, и тех, кто обидел. Вздыхает. И тут он почуял знакомый запах. Поднял голову. А, так он возле своей школы…

Лёг Кайтусь в арке дома на другой стороне улицы, положил голову на лапы и смотрит в окна.

Ждёт. Собачья жизнь научила его терпению.

Он ждёт свою добрую воспитательницу.

Ждёт. Дремлет. Кто погладит его, кто толкнёт. Кто ласковое слово скажет, а кто буркнет, что вот, мол, лежит псина, проходить мешает. И вот вышла воспитательница.