Рyне Белсвик: Простодурсен Лето и кое-что еще

– Конечно, тебе короля небось дали, – огрызнулся Сдобсен.

Он сделал несколько шагов на каблуках и накренился. Взмахнул руками, чтобы притормозить, его занесло, и он грохнулся в кучу одежды.

Пока Сдобсен, стеная и причитая, выбирался наружу, Октава взялась наряжать остальных. Ковригсену досталась красивая корона из засушенных кленовых листьев с ягодками сушёной же красной смородины. Плюс длинная накидка из старой шторы. И в довершение всего – палка Сдобсена, которую Октава посыпала пудрой, чтобы она сверкала серебром. Рядом с пудрой она нашла на полке мармеладки и произвела их в пуговицы для Простодурсена. И большую бутылку кондитерского красителя, так что Утёнка удалось выкрасить в зелёный цвет от клюва до мыска.

Вот так они наряжались и переодевались, то и дело бегая посмотреть на себя в зеркало.

– Долго ещё? – спросил Сдобсен.

– Прекрати занудствовать, – без всякой любезности ответил Простодурсен. – Ты разве не видишь, что я пришиваю мармеладные пуговицы?

Простодурсен снял с себя промокшую одежду, она сохла у печки, а он шаг за шагом быстро превращался в принца. В волосы ему воткнули много-много жёлтых листиков понарошки и присыпали их мелкой белой мукой. На ногах у него были старые сапоги Сдобсена. Октава залила их глазурью и притопила в ней марципановые розочки пяти цветов. Потом она взяла огромную лиловую шаль и принялась наворачивать её на Простодурсена – на восьмом обороте он стал вылитым принцем. И долго крутился перед зеркалом с очень довольным видом. Затем Октава натёрла ему щёки давленой кудыкой, и на лице заиграл винно-багровый румянец.

Тут Простодурсен услышал, что кто-то вошёл в пекарню.

Этот кто-то шваркнул дверью. И стукнул кулаком по прилавку. И завопил:

– Есть кто живой? Или пекарня закрылась на всю зиму?

Это явился Пронырсен.

– Ой, – растерялся Ковригсен. – Покупатель пришёл. Могу я обслужить его в костюме?

– Мы все пойдём его обслужим, – сказала Октава.

– Ни за что! – твёрдо сказал Сдобсен. – Я не покажусь ему на глаза в таком виде.

– Король и принц несут принцессу! – распорядилась Октава.

И так они сделали, и таким манером явились пред очи Пронырсена, который всего лишь забежал в пекарню за сухарями.

– Я хотел взять… – начал было он, но тут губы у него сами собой сжались, и он не сразу сумел расцепить их. – Зачем? – выговорил он наконец. – Зачем вам столько пугал?

– Мы не пугала, – бодро ответил Утёнок, – мы театр.

– Если хочешь, присоединяйся, Пронырсен, – сказала Октава. – Можешь побыть троллем.

– Хм. Немало странного повидал я в нашем лесу, – хмыкнул Пронырсен. – Но чтоб дурака валяли в муке и пудре – это что-то новенькое.

– Хорошо бы и тебя довести до театра, – сказал Простодурсен. – Он отогревает душу и сердце.

– У-тю-тю, тортик ты мой ягодный! – загоготал в ответ Пронырсен. – Розочки-мимозочки, глазурька-мазурька!

Тут Сдобсен вырвался из рук Ковригсена и Простодурсена и проковылял несколько шагов.

– Он правду говорит! – громко сказал Сдобсен. – Вечно Октава дурит нам голову и пудрит мозги. С меня довольно!

Он решительно сбросил туфли и устремился в заднюю комнату.

– Насыпь-ка мне чёрствого хлеба, – велел Пронырсен. – Не такого старого, чтобы с плесенью, но и не настолько свежего, чтоб деньги за него драть.

Простодурсен скользнул по себе взглядом сверху вниз и медленно оглядел свои ноги. Только что он чувствовал себя настоящим принцем. И был этому рад. И собирался поцеловать лягушку, чтобы расколдовать принцессу. Это он тоже предвкушал. А теперь радость улетучилась. Если вдуматься, он и правда похож на торт. Особенно розочки в глазури на сапогах.

– Так, ладно, – сказал он. – Мы закончили?

– Закончили? – ахнула Октава. – Мы ещё не начинали!

– Минуточку, – вмешался Пронырсен. – Дайте я заберу свои сухари, пока у вас тут ещё хуже не стало. Фуф, до чего безделье доводит! Хорошо, вас птицы не видят, а то они обратно не прилетят.

– Птицы обожают театр! – звонко сказал Утёнок. – Мы поэтому и летаем на юг.

– Смотри-ка, – удивился Пронырсен, – желторотый тоже верещит.

– Вот твой хлеб.

– Не давать ему никакого хлеба! – закричала Октава. – Думает, он самый умный… Нагленький какой! Вот пусть сам себе сухари и печёт.

Но Ковригсен жил продажей хлеба. И хотя Пронырсен был незавидный покупатель и старался всё получить даром, всё же он был покупатель. И хоть он не любил театр, хлеб ему полагался всё равно.