Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

Спустившись на пол, я, не выпуская руки Малькольма, отвожу его как можно дальше от двери – получается примерно метра на полтора. Затем я шепотом говорю ему, на этот раз не подходя настолько близко:

– Не помню точно, кажется, я не видела в коридоре лестницу наверх, так что может оказаться, что это единственный выход на чердак. Он закрашен, нам придется отскрести края, чтобы его открыть. Возможно, это указывает, что они просто забыли о его существовании.

Щека Малькольма касается моей.

А может быть, и нет.

Мы по-прежнему настолько близки друг к другу, что он замечает, как я киваю.

– Это наш лучший шанс.

Малькольму не нужно видеть меня, чтобы понять, что стоит за этими словами. Да, я ужасно боюсь Синеглазого, но, если я так и не найду маму, это будет хуже любой физической боли.

– Но мы сможем выбраться через него? – спрашивает он.

– Других выходов из этой комнаты я не вижу.

Это не отвечает на его вопрос. Я понятия не имею, что мы найдем на чердаке и как это поможет нам выбраться, но в любом случае у нас станет больше возможностей, чем есть сейчас.

– Нужно что-то острое, чтобы освободить люк от краски. – Я снова поднимаю взгляд, представляя лампочку над головой. – Я могу разбить лампочку, но она, наверное, слишком хрупкая.

А в темноте будет легко порезаться об осколки.

Малькольм отворачивается, и я слышу, как он перемещается по комнате. Пространство для поиска не слишком велико. Все помещение и правда размером с мой шкаф. Шорох становится громче, и вместе с ним становится громче мой пульс. Я не хочу, чтобы наши тюремщики услышали шум, который покажется им странным.

– Не переживай, – говорю я своим обычным голосом. – Я объясню все детективу, когда он явится. Пока что мы в безопасности. Нам просто нужно подождать.

Малькольм замирает, и я задумываюсь, понял ли он, что я произношу это одновременно, чтобы успокоить Синеглазого и охотника за головами, и чтобы замаскировать шум от его движений. Но тут он отвечает таким же ровным тоном:

– Ты права. – Он встает, и его ладонь касается моей руки, а затем поднимается к плечу. Наклонившись ко мне, он шепчет:

– Мне нужна твоя сережка.

У меня в ушах – сережки-гвоздики с крошечными изумрудами, которые мама купила мне на прошлый день рождения, не знаю уж, исполнилось мне тогда на самом деле шестнадцать или семнадцать. Когда я найду маму, у нас с ней случится величайшая из всех ссор – после того, как я буду обнимать ее три дня подряд. Я никогда не снимала эти сережки. В то утро, когда я постригла и покрасила волосы, сбросив старую кожу, мне даже не пришло в голову их снимать. Но теперь я, ни секунды не сомневаясь, делаю это и передаю Малькольму это маленькое, но драгоценное украшение.

Затем мы продолжаем говорить ни о чем, громко и отчетливо, и некоторое время спустя Малькольм вкладывает в мою ладонь не только сережку, но и короткий шуруп, который он, наверное, выкрутил из рамы футона.

– Подойдет? – спрашивает он.

– Есть только один способ узнать.

Мы продолжаем перебрасываться пустыми фразами, одновременно шепотом описывая друг другу наши действия. Параллельно я постепенно готовлю наш побег. Я провожу острым концом шурупа под внутренним краем люка. Слой краски толстый, и из-за сырого воздуха он поддается не так легко, как мне хотелось бы. Я прижимаю левую ладонь к люку и непрерывно давлю на него, стараясь ощутить хотя бы малейшую подвижку.

Наша разница в росте не настолько велика, чтобы, если я залезу на стул, наши с Малькольмом глаза оказались на одном уровне, но при этом достаточно мала, чтобы мне оказалось достаточно лишь слегка согнуться и коснуться его, не отвлекаясь от основной задачи.

– Две стороны поддаются, – говорю я ему на ухо. Язык заплетается от волнения. Малькольм кладет руку мне на плечо, не давая мне выпрямиться.

– Ты не обязана меня прощать, – произносит он. – Ни один мой поступок. Если я попросил прощения, это не означает, что я ожидаю от тебя ответа. – Он отпускает руку, но я не двигаюсь с места. – Я просто хочу, чтобы ты это знала, что бы ни случилось. И спасибо, что спасла мою жизнь тогда, в мотеле. Кажется, я тебе этого еще не говорил.

У меня перехватывает дыхание. Мы беседовали шепотом, так тихо, что нам приходилось прижиматься друг к другу, чтобы различить слова. Сейчас я наклонилась к нему, и его голова рядом с моей. Это настоящие объятия, и я не могу не ощущать, что наши сердца бьются вместе.

– Почему ты просто не сказал ему то, что он хотел узнать? – спрашиваю я. – Тогда он бы не стал держать тебя в багажнике все эти дни.