Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

Я не стану устраивать истерику у него на глазах. Не стану. Но легкие наполняются воздухом и выталкивают его все быстрее и быстрее, и я знаю, что по моим щекам течет не пот. Если бы мама была здесь, я бы смогла собраться. Я бы злилась, кричала, устроила бы самую дикую, самую громкую ссору, драку похлеще той, которую я учинила, когда обнаружила, что она поставила на мой телефон шпионские программы. Хуже, чем в тот раз, когда я заметила ее машину рядом с домом моей подруги Эйприл Ланкастер, когда я впервые отправилась в гости с ночевкой.

Возможно, все, что я знала о себе, окажется ложью. Мое имя, мой возраст, даже имя моего отца. Последняя мысль заставляет меня корчиться от боли. Когда я думаю о папе, я не представляю себе молодого человека с волосами песочного цвета и белозубой улыбкой, плывущего на парусной лодке, названной его именем. Я думаю о мужчине, чье дыхание постоянно пахло кофе, у которого был небольшой живот. О мужчине, который относил меня в кровать, когда я засыпала за просмотром телевизора.

Все ложь. Все ложь. Все.

Возможно, Малькольм начал сомневаться насчет маминой вины, а вот я больше не уверена в ее невинности.

Малькольм подходит ближе, так что наши плечи соприкасаются, и я не отталкиваю его. Присутствие другого человека рядом тут же успокаивает его, но сама я при этом чувствую, как каждый мой атом постепенно истончается, распадается на части, превращается в ничто.

– Нам нужно выбираться отсюда.

Я не отвечаю.

– Ты что-то заметила, когда нас тащили сюда?

Еще больше молчания.

– Кэйтелин? Ну же. Ты не можешь сдаться сейчас.

Но я могу. Я опускаюсь на землю, и Малькольму остается только повторить это движение.

– Нет-нет-нет-нет, – шепчет он. – Тебе все еще нужны ответы, верно? Ты по-прежнему хочешь выяснить, что случилось. У тебя есть снимок УЗИ и вот эта вещь, – я дергаюсь, когда его пальцы касаются моей шеи и он вытаскивает из-под рубашки мою цепочку, – которая доказывает, что «девушки-подростка, которая была без ума от любви и пошла на убийство, когда ее чувства отвергли», никогда не существовало. По меньшей мере в истории твоей мамы скрыто куда больше, чем рассказывают Эбботы. Он собирался жениться на ней.

В том, как Малькольм произносит последнюю фразу, есть что-то странное, и несколько часов назад я бы зацепилась за это, но теперь я просто не обращаю внимания.

– Она лгала обо всем, а ты ей теперь веришь? – спрашиваю я. – Или даже не ей. Это не она пыталась убедить тебя в своей невиновности. Она бросила меня, пообещала, что я буду в безопасности, и так и не вернулась. Возможно, правда в том, что она убегает, даже от меня, потому что она виновна.

– Ты в это не веришь.

– Не знаю, во что я верю. – Произносить это очень больно, потому что это правда.

– Нет, – отвечает Малькольм. – Я не спрашиваю тебя, веришь ли ты в это. Я просто констатирую факт. Понимаешь ли ты, что тебе удалось совершить с тех пор, как ты покинула дом? Ты сбежала от тренированного охотника за головами. По сути, ты взяла меня в заложники и заставила потратить все, что у меня было, чтобы добраться туда, куда тебе нужно. Ты шантажировала меня, чтобы я помог тебе проникнуть внутрь охраняемого здания. Да, нас поймали и заперли, но ты бы не совершила ничего из этого, если бы тебе хоть на мгновение пришло в голову, что твоя мама – убийца. И хотя снова заводить об этом речь, пожалуй, не самый умный поступок, я наблюдал за вами обоими, прежде чем все это началось. Я никогда не видел подобной любви. Даже у нас с папой такого не было. Даже у нас с бабушкой, потому что она по-прежнему постоянно боится… ну, что я займусь чем-то вроде моей нынешней работы. А с твоей мамой иначе. Она много врала, но не о том, что она тебя любит. Но ты это и без меня знаешь, так ведь?

Я думаю о том, как мама, демонстрируя чудеса гибкости, снимала свои обтягивающие легинсы, и мы смеялись над ее неудачным первым свиданием – на которое она пошла не потому, что хотела, а потому, что я попросила ее попробовать. Я думала о страхе, отразившемся на ее лице, когда мы сбегали из дома и потом, когда она перевязывала рану у меня на голове, уже в мотеле, о том, как ей пришлось оставить меня там. Она боялась за меня, не за себя – не потому, что прошлое наконец ее догнало, но потому, что оно догнало меня.

Я думаю о том, как мы отправились в поход вместо того, чтобы поехать в Диснейленд, обо всех этих играх на «выживание», которым она учила меня, – например, находить все возможные способы покинуть здание, куда мы входим, вместо того чтобы играть в «Конфетную страну» или «Угадай кто?», как другие дети. Я думаю о всех тех километрах, которые мы пробегали вместе каждое утро – даже когда шел дождь, даже когда мне не хотелось.