Эбигейл Джонсон - Девушка в бегах

Его мышцы вздрагивают под моими руками, и я крепче сжимаю пальцы.

– Ты не в багажнике. И ты не один.

Мы так близко друг к другу, что, хотя здесь темно, как в подземелье, я ощущаю, как он опускает голову, чтобы посмотреть вниз, потом чувствую его слишком быстрое дыхание на своем лице.

– Я ничего не вижу. Ты видишь? Я не могу… не могу…

– Вот.

Я опускаю ладони ниже, обхватывая его запястья, перемещаюсь вместе с ним приблизительно в центр комнаты и заставляю его поднять руки.

– Чувствуешь пространство?

Я чувствую, как он растопыривает пальцы, и на мгновение они переплетаются с моими, а затем его руки раздвигаются еще шире, не встречая больше никаких препятствий. Его дыхание слегка успокаивается, но не до конца, так что я заставляю его вытянуть руки прямо вверх – мои ладони остаются на его предплечьях, потому что он выше меня.

– Что ты ощущаешь?

– Ничего, – говорит он, выдыхая словно всем телом.

В этот момент я ощущаю, что его внимание смещается – с тесного помещения, вызывающего клаустрофобию, к тому факту, что наши тела разделяет всего несколько сантиметров. Он снова вдыхает, на этот раз уже не для того, чтобы успокоиться. Не знаю, как мне удается определить разницу, но я ее чувствую. Он понемногу опускает руки, пока они снова не коснутся моих, а затем проводит пальцем по моей ладони. Вздрогнув, я отдергиваю руку.

– Теперь ты в порядке?

– Нет, – отвечает он. – Уверен, меня снова сожрет паника, как только ты отодвинешься. – Он очень уверенным движением снова берет меня за руку. – Так что не делай этого, ладно?

Дрожь в его голосе свидетельствует о том, что он не просто использует свой страх как повод. Тепло, идущее от его ладони, согревает мою, и мышцы начинают напрягаться. Я не могу так просто стоять и держать его за руку. Есть слишком много вещей, о которых я не хочу думать. Слишком много вещей, о которых я не могу думать. Я сглатываю, надеясь, что он этого не услышит.

– Я никуда не уйду.

– Ладно, но это не помогает. Я пытаюсь не думать о том, что мы заперты в темной комнате, которая немногим больше твоего шкафа. – Его дыхание снова начинает ускоряться, и я опять заставляю его поднять руки.

– Чувствуешь? Пространство. Больше, чем тебе кажется. Ты даже не можешь дотянуться до потолка. Если бы ты мог дотянуться, то почувствовал бы только… – я замолкаю. – Погоди, что ты сказал?

Я по-прежнему касаюсь его, так что тут же замечаю, что он застывает совершенно неподвижно. Темнота становится еще тяжелее, и мне внезапно кажется, что она давит на меня, пытаясь задушить.

– Раньше ты говорил, что заходил в мой дом, был в коридоре, который вел к моей комнате, но в нее входить отказался. Так откуда ты знаешь, насколько большой у меня шкаф?

Внезапно, какой бы уставшей и напуганной я себя ни чувствовала, как бы сильно все ни болело и как бы я ни была уверена в том, что именно благодаря Малькольму я еще держусь, я все же отстраняюсь от него.

– Ты соврал.

Он не отрицает, хотя я слышу, как его дыхание сбивается, когда я отпускаю его руки.

– Технически я не соврал. Я…

– Ну же, прекрати.

Я слишком устала, чтобы возразить ему хоть как-то. Слова просто вылетают изо рта, пока я потираю бок в том месте, куда меня пнул Синеглазый.

– Ты работаешь с ними?

Ему не обязательно видеть, что я кивнула в сторону двери, чтобы понять, о ком я говорю. Возможно, темнота скрывает мое лицо, и он не видит, как дрожит мой подбородок, но голос выдает меня.

– Нет, Кэйтелин. Нет.

Я чувствую, как его пальцы касаются моей кожи, и отшатываюсь.

– Ты видела меня, касалась меня. Ты же знаешь, что это все по-настоящему.

Он имеет в виду свои травмы, но я не могу перестать думать о том, что я касалась его. Я держала его руку, держала его, и, что еще хуже, это соприкосновение меня утешало. Я даже поцеловала его.

А он мне врал.

– Тебе просто было все равно, так ведь?

Вот в чем правда. Я не кричу на него и не бросаю ему упрек, я произношу это, просто констатируя факт, и пусть он делает с ним, что захочет.

– Когда я взялся за этот заказ, я не задумывался ни о твоей маме, ни о справедливости, ни о чем таком, – отвечает Малькольм. – Это был вызов, интересная задача, вот и все. Я хотел проверить, получится ли у меня – сумею ли я найти ее, когда стольким людям это не удалось. Все это было не по-настоящему. Как игра, только мне заплатили бы за победу.

В желудке словно шевелится что-то склизкое. У него нет оправданий, никаких. Он играл с моей жизнью и с маминой, и мы проиграли. То, что он тоже проиграл, – слабое утешение. На самом деле вообще не утешение. Просто справедливость.