Екатерина Шварцбраун - Куда убегает ваш утренний кофе?

Когда я захотела понять, почему я сошла с ума, выяснилось, что объяснений слишком много, но ни одно из них не важнее другого. Я относилась к распространенному типу, который употребляет эпитеты «дикий», «безумный» и «сумасшедший» имея в виду что-то действительно замечательное. Не все, однако, так последовательны, что попадают в сумасшедший дом.

Меня воспитывала авторитарная мать, которая, кажется, думала, что если постоянно не одобрять мои недостатки, и строго осуждать проступки, то в конце концов я должна понять, что поступаю плохо, и прекратить это всё. Она вынуждена была проявлять строгость для моего же блага, потому что я росла ленивым, нечестным, неаккуратным и бестолковым ребенком. Поэтому надо было как следует дать мне прочувствовать, какое презрение и омерзение вызывают у мамы мои пороки, чтобы у меня проснулась совесть. Со временем выяснилось, что у меня патология: нет совести. И стыда тоже, поэтому мы в дальнейшем сосредоточились на воспитании полноценного чувства вины.

Я сделала две вещи одновременно: интроецировала крайне недружественное супер-эго и разработала психотическую защиту, которая его гасила: если я чувствовала, что меня обвиняют, унижают или осуждают (не важно, мама или внутренний голос), я просто посылала их на фиг. В другой терминологии — я вытеснила защитника/контролера. Я отказывалась принимать его всерьез, и вообще замечать. Поэтому если меня критиковали, я или не соглашалась вообще ни с чем, или, если припрут к стенке, соглашалась со всем сразу. Вообще, мама всегда умела меня припереть к стенке, так что я в конце концов соглашалась со всем, с чем требовалось. Мама требовала от меня слияния — единства мыслей, чувств, мнений (её мнений, конечно), принципов, и так далее. В результате слиянческая модель у меня включается в отношениях по умолчанию. На автомате я скорее всего соглашусь с вами, что бы вы не говорили.

Немного освоившись в социуме, я научилась насильно добиваться от посторонних внимания и одобрения. Когда я начала ездить в школу, мне было 6 лет. В школе меня сразу безумно полюбили дразнить, наверно, потому что я так бурно реагировала и обижалась, это было действительно интересно. И вот я была побиваема в школе, но одновременно, каждое утро, в автобусе я рассказывала кондукторше анекдоты, которых знала очень много, пока она совершенно не ухохатывалась. Она думала, я особа веселая и боевая. Она говорила: «Девка — Москва! Далеко пойдет».

Я постепенно поняла, что так можно многого добиться: если получится обмануть других, что я крута, то я и правда буду крута.

В психозе у меня было убеждение, что я могу изменить положение вещей — любых вещей, если буду очень сильно этого хотеть. Ментальное жульничество, легкие манипуляции и подтасовки в обращении с фактами (разумеется, бессознательные) это отлично доказывали.

Благодаря развитию этой ипостаси, активной субличности в состоянии легкого маниакала, мои дела значительно поправились после школы. Я и в школе постепенно сделала карьеру от любимого козла отпущения до известной ботанички, которая сама по себе, и подруги у нее такие же, так что их никто не трогает. Потом я уехала от мамы, и в институте началась прекрасная новая жизнь. Статус мой стал вообще вполне приличный, я даже имела успех. И трудно было бы его не иметь в институте, где на курсе было шестеро девушек на сотню. Я усвоила более активную позицию в коммуникациях. Но комплекс власти у меня уже был в лучшем виде, так что ключевыми в любой ситуации для меня являются вопросы статуса — опасность унижения и возможность возвыситься.

Когда у меня появилась возможность радикально повысить свой статус, если я соглашусь поменять свою личность на другую, я особенно не раздумывала.

После института я вышла замуж, родила ребенка и сделала кое-какую карьеру в бизнесе. Мои «боевые» таланты ценили на работе, я получила признание, и чувство вины вместе с системой ценностей, по которой меня всегда судили, окончательно оттеснилось на фоновый уровень. Чересчур сурового критика держали в черном теле.

Этот метод обращения с контролером вполне типичный для психотиков, критика начинают игнорировать по мелочам, а в конце концов вообще перестают слушать.

Интересный вопрос — а если бы не случилось критической ситуации, сошла бы я с ума? Вероятнее всего — всё равно. Случилась бы другая критическая ситуация, и всё равно бы сошла, как ружье, которое должно выстрелить. Кажется, и в психиатрии считается, что если машина человека портится от недостатка или избытка некоторых веществ, то вообще не важно, какие происходят при этом события. А что человек будет при этом рассказывать, как всё произошло из-за рокового стечения обстоятельств, то это текст, который никто никогда не слушает, называется «объяснялка». Объяснялки, как я понимаю, это то, что люди рассказывают о форс-мажоре, в силу которого им пришлось сделать те ужасные вещи, которые ни в коем случае делать не разрешалось. Я, кстати, заметила, что у самых мелочных и мстительных выходок сумасшедших оказываются особенно глобальные и благородные причины.