Юсси Адлер-Ольсен: Охотники на фазанов

— О господи! — простонал Ульрик. — Остановите же ее наконец! Как вы не понимаете! Торстен говорит правду.

Карл почувствовал перемену в общей атмосфере и в себе самом. Он видел, как Кимми медленно расстегивает свой рюкзачок, но от охватившей его слабости ничего не мог сделать. Трое в клетке затаили дыхание; Ассад уже понял, что сейчас произойдет, и из последних сил пытался встать.

И вот она нашла в рюкзаке то, что искала. Достала гранату и, сорвав чеку, зажала ее в руке.

— Ты, дружок, ничего плохого не сделала, — сказала она, глядя в глаза гиене. — Но с такой ногой тебе не выжить. Ты же сама понимаешь.

Она перевела взгляд на Карла и Ассада. Ульрик закричал, что ни в чем не виноват и готов понести заслуженное наказание, только, мол, помогите!

— Если вам дорога жизнь, — сказала она, — отойдите подальше. Быстрее!

Бормоча сам не зная что, Карл, как был, со связанными руками, отбежал в сторону. Пульс бился с бешеной скоростью.

— Ассад, сюда! — позвал он.

Тот ползком двинулся прочь от Кимми. Когда они оказались достаточно далеко, она сунула руку с гранатой в рюкзак, зашвырнула рюкзак сквозь решетку в самый дальний угол клетки и отскочила. Флорин сразу кинулся к нему, чтобы выкинуть за решетку, но в этот миг рюкзак взорвался. Все помещение обратилось в кромешный ад, наполненный криками испуганных животных и нескончаемым грохочущим гулом.

Взрывная волна отбросила Карла и Ассада на кучу маленьких клеток; те свалились им на голову и послужили спасением, ибо в следующий миг на них обрушился целый водопад стеклянных осколков.

Наконец пыль улеглась. Оглушенный криками животных, Карл ничего не слышал, но почувствовал, как его ногу под кучей железных обломков нащупала рука Ассада.

Вытащив шефа и убедившись, что с ним все в порядке, сириец сообщил, что он тоже цел и невредим. Затем он освободил руки Карла от скотча.

Их глазам предстало ужасное зрелище. Там, где раньше стояла клетка, остались искореженные железные прутья и разбросанные части тел. Отдельно торс, рядом оторванные руки и ноги. Остекленевшие глаза на мертвых лицах.

Карл много чего повидал в жизни, но с таким еще не сталкивался. Раньше, когда он прибывал на место преступления в сопровождении техников, кровь на безжизненных телах уже успевала застыть. Здесь же еще видна была грань, отделяющая жизнь от смерти.

— Где она? — спросил Карл, отвернувшись от того, что когда-то было клеткой из нержавеющей стали и тремя живыми людьми. Техническому отделу тут хватит работы.

— Не знаю, — сказал Ассад. — Может, лежит там где-нибудь.

Он помог Карлу подняться на ноги; руки болтались, будто не имели к нему никакого отношения, и он их совсем не чувствовал — не считая боли в раненом плече.

— Давай выйдем отсюда, — предложил Карл.

Вдвоем они направились к дверному проему, откуда лился свет.

Там она их и ждала — с растрепанной, покрытой пылью головой и таким взглядом, в котором, казалось, соединилось все горе и страдание, какое только существует на свете.

Чернокожим работникам они велели расходиться, успокоив, что с них никто не спросит за случившееся и бояться нечего, надо только позаботиться о животных и заняться тушением пожара. Над стеклянным зданием уже поднимались угрожающие клубы черного дыма; мужчины угрюмо смотрели на это, женщины прижимали к себе детей.

Затем кто-то из них что-то крикнул другим, и работа закипела.

Кимми добровольно пошла за Ассадом и Карлом, даже показала тропинку к противопожарной просеке и кнопки, открывающие калитку. В немногих словах она объяснила, как пройти по лесным тропинкам, озаренным неяркими проблесками солнца, чтобы выйти к железнодорожному полотну.

— Делайте со мной, что хотите, — сказала она с самого начала. — Жить мне уже недолго. Я знаю свою вину. Мы пойдем на станцию. У меня там осталась сумка. Я все записала на бумаге. Там сказано все, что я помню.

Стараясь идти с ней в ногу, Карл рассказал про найденный тайник и про неизвестность, с которой столько лет пришлось жить многим людям. Теперь правда выйдет наружу. Кимми слушала, как он говорил ей о горе людей, потерявших своих близких, о глубоких душевных ранах, которые остались у родителей, ничего не знающих о гибели своего ребенка, у детей, у которых без вести пропали родители. Он говорил ей о незнакомых людях, объясняя, что пострадали не только сами жертвы.

Она просто шла впереди, вяло свесив руки; на лице у нее было замкнутое выражение, и казалось, все это не доходит до ее сознания. Сломанный палец торчал, как палка. По всему было видно, что убийство тех троих положило конец и ее жизни. Она сама так сказала.